Десять негритят - Агата Кристи

С Моррисом я к тому времени уже расправился. Он страдал от несварения желудка. Перед отъездом из Лондона я дал ему таблетку и наказал принять на ночь, заверив, что она мне чудо как помогла. Моррис отличался мнительностью, и я не сомневался, что он с благодарностью последует моему совету. Я ничуть не опасался, что после него останутся компрометирующие бумаги или записи. Не такой это человек.

Мои жертвы должны были умирать в порядке строгой очередности – этому я придавал большое значение. Я не мог поставить их на одну доску – степень их вины была различной. Я решил, что наименее виновные умрут первыми, дабы не обрекать их на длительные душевные страдания и страх, на которые обрекал хладнокровных преступников. Первыми умерли Антони Марстон и миссис Роджерс; Марстон – мгновенно, миссис Роджерс мирно отошла во сне. Марстону, по моим представлениям, от природы не было дано то нравственное чувство, которое присуще большинству из нас. Нравственность попросту не существовала для него: язычником, вот кем он был. Миссис Роджерс, и в этом я совершенно уверен, действовала в основном под влиянием мужа.

Нет нужды подробно описывать, как умерли эти двое. Полиция и сама без особого труда установила бы, что послужило причиной их смерти. Цианистый калий раздобыть легко – им уничтожают ос. У меня имелся небольшой запас этого яда, и, воспользовавшись общим замешательством, наставшим после предъявленных нам обвинений, я незаметно подсыпал яд в почти опорожненный бокал Марстона.

Хочу добавить – я не спускал глаз с лиц моих гостей, пока они слушали предъявленные им обвинения, и пришел к выводу, что они все без исключения виновны: человек с моим опытом просто не может ошибиться.

От страшных приступов боли, участившихся в последнее время, мне прописали сильное снотворное – хлоралгидрат. Мне не составило труда накопить смертельную дозу этого препарата. Роджерс принес своей жене коньяк, поставил его на стол. Проходя мимо, я подбросил снотворное в коньяк. И опять все прошло гладко, потому что в ту пору нами еще не овладела страшная подозрительность.

Генерал Макартур умер без страданий. Он не слышал, как я подкрался к нему. Я тщательно продумал, когда мне уйти с площадки так, чтобы моего отсутствия никто не заметил, и все прошло прекрасно.

Как я и предвидел, смерть генерала побудила гостей обыскать остров. Они убедились, что, кроме нас семерых, никого на острове нет, и в их души закралось подозрение. Согласно моему плану, на этом этапе мне нужен был сообщник. Я остановил свой выбор на Армстронге. Он произвел на меня впечатление человека легковерного, кроме того, он знал меня в лицо, был обо мне наслышан, и ему просто не могло прийти в голову, что человек с моим положением в обществе может быть убийцей. Его подозрения падали на Ломбарда, и я сделал вид, что разделяю их. Я намекнул ему, что у меня есть хитроумный план, благодаря которому мы сможем, заманив преступника в ловушку, изобличить его.

Хотя к этому времени комнаты всех гостей были подвергнуты обыску, личный обыск еще не производился. Но я знал, что его следует ожидать с минуты на минуту.

Роджерса я убил утром десятого августа. Он колол дрова и не слышал, как я подобрался к нему. Ключ от столовой, которую он накануне запер, я вытащил из его кармана.

В разгар суматохи, поднявшейся после этого, для меня не составило труда проникнуть в комнату Ломбарда и изъять его револьвер. Я знал, что у него при себе револьвер: не кто иной, как я, поручил Моррису напомнить Ломбарду, чтобы он не забыл захватить с собой оружие.

За завтраком, подливая кофе мисс Брент, я подсыпал ей в чашку остатки снотворного. Мы ушли из столовой, оставив ее в одиночестве. Когда я чуть позже проскользнул в комнату, она была уже в полудреме, и я сделал ей укол цианистого калия. Появление шмеля вы можете счесть ребячеством, но мне действительно хотелось позабавиться. Я старался ни в чем не отступать от моей любимой считалки.

После этого события развернулись так, как я и рассчитывал. Если память мне не изменяет, именно я потребовал подвергнуть всех обыску. И всех самым тщательным образом обыскали. Но револьвер я уже спрятал, а яд и снотворное использовал.

Тогда-то я и предложил Армстронгу привести в действие мой план. План мой отличала незамысловатость – следующей жертвой должен был стать я. Убийца переполошится, к тому же, если я буду числиться мертвым, я смогу невозбранно бродить по дому и выслежу, кто этот неведомый убийца. Армстронгу мой план пришелся по душе. В тот же вечер мы провели его в жизнь. Нашлепка из красной глины на лбу, алая клеенка из ванной, серая шерсть – вот и все, что нам понадобилось для этой постановки. Добавьте неверный, мерцающий свет свечей, к тому же приблизился ко мне один Армстронг. Так что и тут все прошло без сучка без задоринки. Вдобавок, когда мисс Клейторн, едва водоросли коснулись ее шеи, испустила истошный крик, все кинулись к ней на помощь, и у меня с лихвой хватило времени, чтобы как можно натуральнее изобразить мертвеца.

Эффект превзошел все наши ожидания, Армстронг отлично справился со своей ролью. Меня перенесли в мою комнату и уложили в постель. Больше обо мне не вспоминали: все они были насмерть перепуганы и опасались друг друга.

У меня было назначено свидание с Армстронгом на без малого два ночи. Я завел его на высокую скалу позади дома. Сказал, что отсюда мы увидим, если кто-нибудь захочет к нам подкрасться, нас же, напротив, никто не увидит, потому что окна выходят на другую сторону. Армстронг по-прежнему ничего не подозревал, что было более чем странно: ведь считалка, вспомни он только ее, предупреждала – «один попался на приманку»...

Армстронг проглотил приманку, ничего не заподозрив.

И тут опять же все прошло без сучка без задоринки. Я нагнулся, вскрикнул, объяснил, что увидел ниже по склону ход в пещеру, и попросил его убедиться, так ли это. Он наклонился. Я толкнул его в спину, он покачнулся и рухнул в бушующее море. Я вернулся домой. Наверное, Блор услышал, как я шел по коридору. Чуть выждав, я пробрался в комнату Армстронга, а чуть погодя, нарочно стараясь топать как можно громче, чтобы меня услышали, ушел оттуда. Когда я спустился вниз, наверху открылась дверь. Они, должно быть, видели, как я выходил из дому. И спустя минуту двое пошли за мной следом. Я обогнул дом, проник в него через окно столовой, которое предварительно оставил открытым. Окно за собой прикрыл и только тогда разбил стекло. Потом поднялся к себе и лег в постель.

Я предполагал, что они снова обыщут весь дом, но рассчитывал, что приглядываться к телам не станут, разве заглянут под простыню, чтобы убедиться, не прячется ли там под видом трупа Армстронг. Так оно и вышло.

Да, забыл упомянуть, что револьвер я подбросил в комнату Ломбарда. Видимо, вам будет любопытно узнать, куда я его спрятал на время обыска. В шкафу хранились запасы консервов, всевозможных коробок с печеньем. Я открыл одну из нижних коробок, кажется с галетами, сунул туда револьвер и снова заклеил ее скотчем.

Я рассчитал – и не ошибся, – что никому не придет в голову рыться в запаянных банках и запечатанных коробках, тем более что все верхние жестянки были не тронуты. Алую клеенку я упрятал под ситцевый чехол одного из кресел в гостиной, шерсть – в диванную подушку, предварительно ее подпоров.

И вот наконец настал долгожданный миг: на острове осталось всего три человека, которые до того боялись друг друга, что были готовы на все, притом у одного из них имелся револьвер. Я следил за ними из окна. Когда Блор подошел к дому, я свалил на него мраморные часы из окна Веры.

Exit [14] Блору.

Из своего окна я видел, как Вера застрелила Ломбарда. В смелости и находчивости ей не откажешь. Она ничем не уступала Ломбарду, а в чем-то и превосходила его. После этого я сразу кинулся в комнату Веры – подготовить сцену к ее приходу.

Я ставил увлекательный психологический эксперимент. Понудят ли Веру к самоубийству угрызения совести (ведь она только что застрелила человека) вкупе с навевающей ужас обстановкой, будет ли этого достаточно? Я надеялся, что будет. И не ошибся. Вера Клейторн повесилась у меня на глазах: затаившись за шкафом, я следил за ней.

Перехожу к последнему этапу. Я вышел из-за шкафа, поднял стул, поставил его у стены. Револьвер я нашел на лестничной площадке – там его обронила Вера. Я постарался не смазать отпечатки ее пальцев.

Что же дальше? Я завершил мой рассказ. Вложу рукопись в бутылку, запечатаю и брошу ее в море. Почему? Да, почему?.. Я тешил свое самолюбие мыслью изобрести такое преступление, которое никто не сможет разгадать. Но я художник, и мне открылось, что искусства для искусства нет. В каждом художнике живет естественная жажда признания. Вот и мне хочется, как ни стыдно в этом признаться, чтобы мир узнал о моем хитроумии...

Я написал свою исповедь, исходя из предположения, что тайна Негритянского острова не будет раскрыта. Но не исключено, что полиция окажется умнее, чем я ожидал. Как-никак есть три обстоятельства, которые могут способствовать разгадке моего преступления. Первое: полиции отлично известно, что Эдвард Ситон был виновен. А раз так, они знают, что один из десятерых в прошлом не совершал убийства, а из этого, как ни парадоксально, следует, что не кто иной, как этот человек, виновен в убийствах на Негритянском острове. Второе обстоятельство содержится в седьмом куплете детской считалки. Причиной смерти Армстронга послужила «приманка», на которую он попался, а вернее, из-за которой он попал в переплет, приведший его к смерти. Иными словами, в считалке ясно сказано, что смерть Армстронга связана с каким-то обманом. Уже одно это могло бы послужить толчком к разгадке. В живых тогда осталось всего четверо, причем совершенно очевидно, что из всех четверых Армстронг мог довериться безоговорочно лишь мне. И наконец, третье обстоятельство имеет чисто символический характер. Помета смерти на моем лбу. Что это, как не Каинова печать?