Сад Эпикура - Анатолий Домбровский

— Сорви всем нам по оливке.

Мальчик ловкими движениями рук сорвал с ветки несколько горстей продолговатых упругих оливок и бросил их в корзинку, которую держал Мис.

— Хватит? — спросил он, улыбаясь от солнца, от множества глаз, которые были теперь обращены к нему.

— Хватит, — сказал ему Эпикур и снял с козел.

Потом он обошел всех с корзиной и раздал каждому по оливке. Последнюю положил себе в рот, прищурился и прикусил ее — сочную, горьковатую, прохладную, ароматную. Кивнул одобрительно головой, прожевал мякоть, выплюнул на ладонь косточку и сказал:

— Начнем сбор. Слава Афине!

— Слава Афине! — дружно ответили ему все собравшиеся. — Слава Афине! Слава Афине!

Работали весело, жадно. Все давно стосковались по простой и дружной работе, по светлому саду, по солнцу, по радостному гомону. Столько было черного и грустного позади, что, казалось, уже конца не будет: чума, страх, голод, пожары, смерть Аристобула, арест Колота, смерть Метродора, страдания, слезы, тоска… И вот — тихое светлое утро, роса на оливках, длинные тени от деревьев, запахи цветов и травы, радостные лица, смех, звонкие голоса детей.

Феодату, дочь Метродора, выбрал себе в помощницы Медонт. Легкая и подвижная, как птица, она, казалось, без помощи сильных рук Медонта перелетала с одной ветки на другую и там, в зелени листвы, щебетала, взмахивая белыми крыльями, и оливки, как изумруды, сыпались от этих ее взмахов в подставленную Медонтом корзинку.

Два маленьких Эпикура — сын Метродора и сын Леонтея — увязались за Колотом. Он поднимал их на свои широкие плечи, и они рвали оливки, складывая их себе за пазуху, и дружно подпевали Колоту:

Есть на свете отец, двенадцать сынов ему служат;Каждый из них родил дочерей два раза по тридцать:Черные сестры и белые сестры, друг с другом схожи;Все умирают одна за другой, и все же бессмертны[70].

Батида, сестра Метродора, работала вместе с его вдовой Леонтией. Они обе были печальны, молчаливы, и обе прекрасны в своей печали. Батида похожа на покойного брата. Эпикур, взглянув на нее, вздохнул, но Федрия не дала ему погрузиться в грустные мысли, отвлекла разговорами о предстоящей засолке маслин — толковала о рассоле, о маринадах, о чанах для мытья оливок. Никий, услышав этот разговор, подошел к Эпикуру и спросил, на чьем прессе они будут давить масло. И хотя каждый год он отвозил урожай оливок на маслодавильню Клеобу́ла, он каждый год спрашивал, не отвезти ли их на этот раз на маслодавильню Тевта́ма.

— Все равно, — ответил ему Эпикур, зная, что Никий отвезет маслины к Клеобулу: Клеобул берет меньшую плату, чем Тевтам, и живет ближе.

Собранные оливки пересыпали из корзин на широкие носилки, и мужчины относили их под навесы во двор дома Эпикура. Федрия то и дело бегала туда и проверяла, правильно ли ссыпают оливки носильщики, не путают ли один сорт с другим, а заодно и перемешивала рассолы в чанах, пробуя их всякий раз на вкус. Пока оливки на деревьях, за них отвечает садовник, а когда они в чанах — за них отвечает ключница. И надо еще решить, что труднее: вырастить оливки или засолить их. Федрия считает, что хорошо приготовить оливки — искусство, растут же они сами.

После полудня на помощь Эпикуру пришла Маммария со всем своим двором. В саду Маммарии всего пять или шесть маслин. Собрать с них плоды — не большой труд. Но зато у нее много орехов. И когда орехи станут падать, Маммария позовет на помощь людей Эпикура. Так было всегда.

Она принесла кувшин молока для Эпикура. Он поблагодарил ее, отпил несколько глотков, похвалил молоко и отдал его двум другим Эпикурам — мальчишкам.

— Я уже подвела мой дом под крышу, — сказала Маммария, хвастаясь. — Скоро позову тебя в гости.

— Скоро и я позову тебя в гости. На первые оливки, — ответил ей Эпикур.

К середине третьего дня работа в маслиннике была закончена. По этому случаю по давней традиции состоялся небольшой праздник с угощением: Мис успел продать часть урожая маслин, а Федрия купила на вырученные им деньги квасного пшеничного хлеба, овечьего и коровьего молока, сама напекла пирогов с сыром, поджарила на вертеле баранину, которую купил и принес Медонт. Со своими угощениями пришли те, кто не участвовал в сборе маслин, но кого Эпикур тоже пригласил на праздник. Ведь у праздника была и другая, печальная сторона — Колот покидал Афины. Еще вчера отряд македонцев из пяти человек появился у ворот сада, и командир отряда, вызвав Колота, напомнил ему, что он изгоняется из Афин.

— Через день мы придем снова, — сказал он, — и будем сопровождать тебя до Пирея. Жди нас послезавтра утром. Напоминаю, — добавил командир, — что всякая попытка уклониться от выполнения приказа будет означать для тебя смерть.

Пришли все друзья Эпикура, его единомышленники и ученики, которые прежде, до того как на Афины нагрянула черная смерть, собирались в саду Эпикура в десятый день каждого месяца для философских бесед. Их было много, более шестидесяти человек, людей среднего возраста, стариков и юношей, для которых ежемесячные встречи в саду всегда были желанным праздником. Сегодня Эпикур недосчитался восьмерых из друзей: их унесла чума.

Ужин устроили у источника. Разожгли костры и уселись вокруг них на холстах, которые и прежде служили этим целям, — были одновременно и ложем и столом.

Ночь была теплая и лунная. И потому костры жгли невысокие. Они образовали широкое кольцо. А в центре этого кольца горел еще один костер, у которого собрались старцы во главе с Эпикуром: Гермарх, Идоменей, Геродо́т — цирюльник из Пирея; горшечник Пифо́кл; отпущенник[71] Хайредема, брата Эпикура, Фраси́пп; каменщик Никоме́д. Среди них был и Колот.

И хотя людей собралось много, не было ни смеха, ни громких разговоров. Только дети шумели, бегая вокруг костров с горящими ветками. А когда Эпикур встал, освещенный светом костра, замолкли и дети.

— Друзья мои, — сказал Эпикур, обращаясь ко всем. — Праздник сегодня дважды веселый и дважды грустный: веселый, потому что вы все собрались здесь, потому что собран хороший урожай оливок; грустный, потому что мы расстаемся с Колотом, а ранее навсегда расстались с Метродором и другими нашими друзьями, которых отняла у нас чума. Впрочем, всякий праздник несет в себе и веселье, и грусть: веселье — потому что он приходит; грусть — потому что он уходит. И веселья в нем не больше, чем грусти, и грусти в нем не больше, чем веселья. И вся наша жизнь такова. И кто знает это, тот спокоен.

Он говорил еще долго, потому что все ждали этой речи и хотели, чтобы она была длинной, чтобы он сказал в ней обо всем, что было с ними и что будет, что они видели и что увидят, о чем думали и о чем теперь будут думать. Он много говорил о грусти и много — о радости. И в конце сказал:

— Завтра будет день. На рассвете запоют птицы. Потом взойдет солнце. Заблестит на листьях и на созревающих плодах роса. Мотыльки и пчелы утолят жажду этой росой. А мы утолим жажду радости и покоя, глядя на все это и друг на друга.

Он собирался уже было сесть, но встал Колот и, обняв одной рукой Эпикура, сказал:

— Когда выпито столько вина, что уже и пить не хочется, кладут на язык щепотку соли, чтобы снова захотелось пить. И вот я бросаю вам на язык щепотку соли после опоившей нас блаженством речи Эпикура. Я говорю вам: ожидание радости — это только ожидание того, что либо придет, либо не придет. Ведь утро может наступить и хмурым. Но не об утре речь. Утро — только свет, который освещает жизнь деревьев, плодов, птиц, бабочек, пчел и нашу жизнь. Но какая будет эта жизнь? Вы ответите: подождем — увидим. Но так говорит и Зенон Китийский. Вы добавите, вспомнив о том, чему учил нас Эпикур: жизнь будет такой, какой мы ее задумаем и сделаем.

— Уместна ли твоя речь? — спросил Колота Гермарх.

— Пусть говорит, — сказал Эпикур. — Говори, Колот!

— И вот теперь я вас снова спрошу: разве мы не встречаем препятствия? — продолжал Колот. — Разве нам не мешают делать то, что мы задумали, другие люди, обстоятельства? Я сам отвечу: мешают! И еще как!

— Надо, чтобы все люди желали одного и того же, Колот, — сказал Эпикур. — Тогда все будут идти в одном направлении с тобой.

— Люди не могут одновременно желать одного и того же уже хотя бы потому, что у одних есть то, чего они желают, — хлеб, например, вино, одежда, жилище, а у других этого нет. Не могут одного и того же желать Антигон и раб Антигона.

— Нужно убедить Антигона, чтобы он поделился тем, что у него есть, со своим рабом.

— Ты был у Антигона сам и пытался его кое в чем убедить. Тебе это удалось?

— Признаюсь, что нет. Пока не удалось, — ответил Эпикур. — Но надо продолжать эту работу. Нужно всюду, сеять семена истины, Колот.

— Нет! — громко сказал Колот. — Надо изгнать македонцев из Афин. Надо, чтобы философы думали не о покое, а о борьбе. Солнце погасло, а мы радуемся тому, что у каждого из нас есть свой светильник. Надо же возжечь солнце. Для всех! Так поступают великие!