Оскар Уайльд и смерть при свечах - Джайлз Брандрет

— А чужих не было?

— Не было.

— Мне необходимо с ними встретиться, — заключил Оскар и посмотрел на меня, показывая, что нам пора уходить. — Мы должны выяснить подробности последних часов жизни Билли Вуда и побеседовать с теми, кто видел его до того, как он умер.

— Приходите на наш следующий обед, — предложил Беллотти, протягивая к Оскару обе руки ладонями вверх. — Они все будут у меня. Я об этом позабочусь. И приводите с собой друга, мистер Уайльд. Ему будет оказан самый лучший прием.

— Благодарю вас.

— Литтл-Колледж-стрит, дом номер двадцать два. В любое время после двенадцати. Насколько я понимаю, у вас есть ключ?

— Но вы ведь перебрались на новое место? — уточнил Оскар.

— Другой адрес, но замок тот же. Идея каноника Куртни. — Беллотти приподнял шляпу, адресуя этот жест мне. — Мы всегда собираемся в последний вторник месяца. И не налегайте особенно на завтрак. У нас превосходная кухня, не так ли, мистер Уайльд?

— Несомненно, — холодно ответил Оскар. — Спасибо, мистер Беллотти.

Мы развернулись, чтобы уйти, а Беллотти вновь обратил свой взор к обезьянам, нащупывая в кармане пальто пакет с орехами.

— Так вы говорите, это самки, мистер Уайльд?

— Вне всякого сомнения, мистер Беллотти.

Толстяк тяжело переместил вес с одной ноги на другую и задумчиво покачал головой.

— Внешность бывает обманчивой, — с коротким смешком сказал он.

— Несомненно, — откликнулся Оскар. — Всего хорошего.

Когда мы подошли к двери обезьянника, она, словно по волшебству, медленно распахнулась перед нами. Мы переступили через порог и увидели, что ее открыл карлик Беллотти. Уродливое существо смотрело на нас с плохо скрываемым презрением. Оскар бросил к его ногам шестипенсовик.

Когда мы подошли к воротам зоопарка, выяснилось, что нас ждет двухколесный кэб с распахнутой дверцей, перед ним застыл уличный мальчишка с симпатичным лицом, приветственно коснувшийся своей шапки, как и на Бейкер-стрит час назад. Когда мы сели в кэб, Оскар повернулся к мальчишке и сказал:

— Продолжай за ними следить, Джимми. Им нельзя доверять.

Кэб покатил в сторону города, а мальчишка помахал нам вслед.

— Кто это? — спросил я.

— Мой «шпион», — ответил Оскар. — Один из лучших.

Глава 16

«Посмотрите на постскриптум»

— Кто они такие, эти ваши «шпионы»? — спросил я, когда наш кэб с грохотом промчался через Кларенс-Гейт, выехал из Риджент-парка и покатил по Бейкер-стрит.

— Мальчишки с отзывчивым сердцем, вроде Джимми, — сказал он. — Уличные сорванцы, оборванцы, нищие — называйте, как пожелаете. Если сравнивать с сыновьями биржевых маклеров и государственных служащих, ребята ведут жизнь беспорядочную и необычную, но они отличные парни, мои «шпионы», работящие и честные.

— Они на вас работают? И вы им платите?

— Я даю им по шестипенсовику и слежу, чтобы они не ввязывались в неприятности. Они выполняют мои поручения: доставляют по городу послания, цветы, находят кэбы…

— И «шпионят» для вас?

Оскар улыбнулся.

— Когда возникает необходимость. Они мои вездесущие глаза и уши, Роберт, и, самое главное, ноги. Как вы знаете, я не склонен к длительным прогулкам. Я создан для другого. А эти парнишки ловкие и быстрые. Они за сорок минут могут раскинуть сеть по всей столице. Каждый из них мой Ариэль.[71]

— И сколько же их всего?

— В Лондоне? Может быть, дюжины две, но не больше тридцати. Я считаю их своими истинными друзьями. Конан Дойл обеспечил Холмса такой же бандой юных помощников, но первому идея использовать их пришла в голову мне. Едва ли будущие поколения оценят по достоинству мою изобретательность, если только вы об этом не позаботитесь. Вы мой ангел-секретарь, Роберт. Моя репутация зависит от вас.

Оскар не вел дневник, но знал, что его веду я, и всячески меня поддерживал. Он любил повторять, что свою гениальность он сумел вложить в свой образ жизни, но в свои работы — только талант, и что он рассчитывает на меня и на мой дневник, — в нашу задачу входило показать всю полноту его дара.

Я серьезно относился к возложенной на меня миссии. К примеру, когда мы расстались после встречи с Жераром Беллотти, я первым делом отправился домой, чтобы описать наше утреннее приключение. Следует признать, что в те годы, когда мы с Оскаром много времени проводили вместе, мой дневник являлся в равной мере описанием и моей жизни, и жизни Оскара. И в этом нет ничего удивительного, ведь он представлял собой намного более значительную фигуру, чем я.

Перечитываю свой дневник за январь 1890 года — что мне удалось сделать за этот месяц? Почти ничего. Получается, что все мои дни были посвящены мисс Сазерленд. А вечера — до нашей традиционной встречи с Оскаром в одиннадцать часов в клубе «Албемарль» — оставались почти пустыми. Обычно я обедал в своей комнате, потом около часа бродил по улицам Блумсбери и Сохо. Изредка я позволял себе выпить кружку пива в баре на Ченис-стрит. Дважды побывал в театре (посмотрел пантомиму в «Друри-Лейн» и вместе с Оскаром — восстановленный фарс Г. Дж. Байрона[72] в «Крайтерионе»). Однажды вечером, как написано в дневнике, я пригласил молодую леди по имени Люси (о которой ничего не могу вспомнить) в сельскохозяйственную выставку, где мы наблюдали, как американский ковбой на лошади соревнуется с французским велосипедистом на «пенни и фартинге».[73] (Я посчитал эту прогулку «дорого обошедшейся неудачей»; новизна зрелища быстро приелась, а Люси весь вечер объясняла мне, что ее брат будет очень недоволен, если она не вернется домой к половине одиннадцатого.)

За тот же период времени Оскар, согласно моему дневнику, обедал вне дома двадцать шесть раз из тридцати одного. Он проводил свои вечера в компании выдающихся людей того времени, поэтов, драматургов, политиков, актеров и актрис, мужчин и женщин, чьи имена спустя полвека все еще сохраняют свою значимость, а утром и днем работал за письменным столом Томаса Карлейля, писал, наслаждался прекрасными книгами и размышлял. За этот месяц я не написал ни одной достойной строчки (и не открыл ни одной достойной книги, если не считать «Праздные мысли праздного человека» Джерома К. Джерома), Оскар же читал (я могу утверждать это с уверенностью) Гёте, Бальзака, Бодлера, Платона, Петрарку и Эдгара Аллана По, успел написать две статьи, одну лекцию, три поэмы, план пьесы (для Джорджа Александера[74]) и десять тысяч слов для «Портрета Дориана Грея».

Оскар открывал новые горизонты дела, которому посвятил жизнь. (Однажды он провел все утро, решая, где следует поставить запятую в одном абзаце, затем потратил остаток дня, чтобы ее изъять, один из его любимых jeux d’esprit.[75]) Когда мы встречались, он всегда сначала спрашивал о моих успехах и лишь потом рассказывал свои новости. После того, как мы в одиннадцать часов выпивали по вечернему бокалу шампанского, он спрашивал: «Как сегодня поживает мисс Сазерленд? Она все еще хороша? Вам по-прежнему нравится проводить с ней время? Она не стала более сговорчивой?» Он вел себя так, что я не сомневался: ему действительно интересно, что со мной происходит. Оскар обладал удивительным даром смотреть в глаза собеседнику, у которого в этот миг возникало ощущение, будто он интереснее для него, чем весь остальной мир.

Обычно, после того, как мы в течение пяти минут обсуждали Веронику (и ее возмутительную способность одновременно обнадеживать и отталкивать), Оскар небрежно упоминал Эйдана Фрейзера. Говорила ли что-нибудь мисс Сазерленд о своем женихе?

— Нет, мы никогда о нем не говорим. Ведь он ее жених, вы же понимаете?

— Конечно, конечно, но неужели вы его не видели?

— В коридоре, когда проходил мимо.

— Да… и что?

— И ничего, Оскар. Фрейзер со мной поздоровался. Ничего больше. Он не спрашивал про вас. И не упоминал о нашем деле.

— Нашем деле! — взорвался Оскар. — Теперь это его дело! И он, кажется, собирается скрывать от нас, как идет расследование.

Однажды вечером в середине января (в тот день мы отправились посмотреть фарс Байрона в «Крайтерион») Оскар сказал мне:

— Роберт, вам не кажется любопытным, и более того, странным или даже извращенным, что наш друг Фрейзер, с которым вы встречаетесь два, а то и три раза в неделю, никогда не упоминает о расследовании убийства Билли Вуда? Исследовал ли он отсеченную голову несчастного юноши? Встретился ли с О’Доннелом? И беседовал ли с Беллотти? Он знает о нашем интересе к этому делу. Однако видит вас и молчит!

— Я не нахожу такое поведение странным или извращенным, Оскар. Мне кажется, дело в профессиональной гордости. Он хочет раскрыть тайну в соответствии со своими представлениями и на собственных условиях. Так мне сказала Вероника.