Готовься к войне - Андрей Рубанов

— Черт, — выдохнула Алиса. — С ума сойти.

Банкир прижал ее к себе и медленно стал поворачивать.

— Если ты хотел произвести на меня впечатление, — осторожно сказала рыжая, — считай, что ты его произвел.

— Ерунда, — ответил Знаев, наслаждаясь. — При чем тут впечатление? Я хотел, чтоб ты порадовалась вместе со мной. За меня. Смотри. Это все — мое.

Он сделал несколько шагов по сухой, отутюженной бульдозерами земле. Сунул руки в карманы. Повернулся к Алисе, обхватившей себя ладонями за голые локти. Хрипло повторил:

— Это все — мое.

И немузыкально захихикал, опьяненный. Не самим собой, нет. Точнее, не всем в себе опьяненный — но, безусловно, опьяненный собственным могуществом.

— Что здесь будет? — спросила рыжая, поеживаясь.

— Магазин, — с апломбом ответил банкир. — Гипермаркет. Огромный. Поражающий воображение. Сотни метров прилавков и стеллажей. А там — самый ликвидный товар. Простой, вечный, всем понятный и всем известный. Валенки с галошами. Кирзовые сапоги. Ватники и телогрейки. Свечи. Керосин. Мыло. Спички. Нитки и иголки. Разумеется — водка… И спирт… Но — никакого пива! Абсолютно никакого пива. Воины пьют водку, а пиво мы оставим для жирных бездельников. Далее — медикаменты. Простейшие. Бинт, йод, стрептоцид, антибиотики. Элементарная посуда. Небьющаяся. Ложки — но не вилки. Ножи, но не столовые — охотничьи… Топоры — обязательно! В ассортименте! Топоры — это важно, без топоров никак… А надо всем, — Знаев указал перстом вверх, — очень высоко, выше всего и вся, практически в небе, будут полыхать красным цветом огромные буквы. «Готовься к войне». Таково название. Я сам его придумал. Я все это придумал сам, лично. — Он облизал губы и еще раз выкрикнул в пространство: — Готовься к войне! Нельзя проехать мимо магазина с таким названием. Нельзя, узнав о нем, хоть раз не побывать. Тут будут стоять очереди. Толпы. Готовься к войне! — Он перевел дыхание. — Разумеется, это призыв. Более того, это почти приказ. И даже не приказ — заповедь! Моя, Сережи Знаева… Но это — не призыв вооружаться и прятаться по домам. Это не призыв бояться и копить злобу. Это не призыв упражняться в ненависти к чужакам. Это призыв к мобилизации духа. Потому что, если тело может пребывать в покое, разрушаться и истлевать, дух пусть вечно бодрствует и сражается. Никакая другая идея, кроме идеи войны, не тронет русскую душу. Отсюда все и начнется. С красных букв в черном небе. Готовься к войне. Какой, к черту, бренд, какая торговля — здесь будет нечто большее, чем источник прибыли. Здесь будет храм надежды и доблести! Мудрости и упорства. В моей стране имеет надежду всякий, кто имеет свечу и топор.

— Мне холодно, — сказала Алиса.

— Что?

— Мне холодно. Давай ты закончишь свой рассказ в машине?

Она не выглядела восторженной. И даже заинтересованной. Она была задумчива и почти испугана. Некрасиво щурилась, и в потоках мертвенно-белого света ее лицо казалось старым. С расстояния в пять метров Знаев хорошо различал маленький прыщик на ее скуле.

Он опомнился. Ну да, конечно. Всего два дня, как ты с ней знаком. Ты притащил ее на продуваемый ночным ветром пустырь, который, если быть до конца честным, еще тебе не принадлежит; возбужденным орангутангом стал ты прыгать и ударять себя в грудь — смотри, каков я! слушай, что я изобрел!

Почему ты решил, что ей все это нужно?

— Извини меня, — попросил он, подходя ближе.

— Я замерзла.

— Сейчас бы пригодился мой пиджак, — пошутил Знаев. — Тот самый.

— Я хочу уйти отсюда. Побыстрее.

В машине он сразу включил обогрев. Приблизился мосластый Петруха. Спешил, видать, за похвалой, а то и за чаевыми, вон как ловко исполнил волю начальства, все рубильники правильно нажал, вовремя — но банкир только махнул рукой и тронулся.

— Отогрелась?

— Еще нет. Там так неуютно, на этом твоем поле… И еще… Только ты не обижайся…

— Я? На тебя? Никогда.

— Смотреть на тебя было… неловко. Я тебя таким еще не видела. Ты скакал, как дикарь…

— Может, я и есть дикарь. Иногда побыть дикарем — полезно.

Рыжая дрожала, сжимая ладонями плечи.

— Зачем тебе магазин? Тебе мало собственного банка?

— Банк — это одно. А магазин — это совсем другое.

— Ты обиделся.

— Нет, что ты… Совсем нет.

Он опять ей соврал, во второй раз за последние два часа. Он обиделся. Он ощущал разочарование, и оно было тем горше, чем сильнее его тянуло к этой женщине, а его тянуло все сильнее с каждой минутой. Если понимать любовь как взаимопроникновение душ, то люди, проживая свой век бок о бок, обязаны стать единомышленниками. Сплошь и рядом бывает иначе: он и она десятилетиями наслаждаются миром и согласием, не имея никакого родства помыслов.

Знаев хотел полного родства помыслов. Он мечтал, чтобы его подруга разделила с ним все его переживания, устремления и планы…

— Не обижайся, — примирительно сказала Алиса и осторожно положила руку ему на локоть. — Ты говорил мне про войну как идею… Объединить народ… Ты — серьезно?

— Нет, конечно, — соврал банкир, в третий раз. — К слову пришлось, вот и сказал. Я хочу сделать свои деньги, только и всего…

— Хочешь испугать людей войной и заработать на этом?

— Не испугать. Мобилизовать.

— А разве это не одно и то же?

Он хотел что-то возразить. Он всегда возражал, из упрямства, даже если собеседник был на тысячу процентов прав, но сейчас осекся. Вдруг выплыла изнутри и поработила разум крамольная догадка, приговор самому себе: все не так, Сережа, уважаемый толстосум, совсем не так; зря давеча бесновался ты посреди своей стройплощадки, ты вел себя не как рачительный хозяин этой земли, а как маньяк, лелеющий навязчивую идею, как особо опасный авантюрист, влюбленный в себя, и только в себя.

4. Суббота, 23.45–00.00

Парень с гитарой — особенный статус.

Ему повезло и со школой, и с одноклассниками. Все пацаны что-то собой представляли. В старших классах все как один усиленно занимались спортом: кто практиковал хоккей, а кто даже и прыжки в воду. Все были на свой лад остроумны. Почти все умели бренчать на шестиструнных (переделанных из семиструнных, однако семиструнная гитара, считающаяся исконно русской, стремительно в те годы сдавала позиции в пользу своей более демократичной испанской подруги; Высоцкий играл на семи струнах, Окуджава — на шести), почти все могли кое-как сбацать «Заходите к нам на огонек» — но Серега Знаев был серьезный чувак, и когда в компании кто-то протягивал ему инструмент, он тратил десять минут только на настройку, — однако после мог, взяв несколько замысловатых аккордов, вернуть гитару владельцу с извинениями: не могу на этом играть, совсем.

Зато забавно было, например, посетить школьный медпункт, чтобы сдать кровь на анализ, и в решающий момент вежливо выдернуть палец левой руки из ладони фельдшера. Доктор, тут мозоль, вы не проткнете. Гитара? — уважительно уточняла рыхлая женщина в белом халате. Да, гитара. Хорошо играете? Смотря с кем сравнивать…

А девочки с любопытством посматривали. Издалека. Правда, редко.

К сожалению, он плохо пел. И стеснялся. В том числе стеснялся красиво себя подать. Презирал это. В музыкальной школе многие отращивали длинные волосы (какой музыкант без длинных волос? — вдобавок еще живы были, давно умершие в Америке, докатившиеся до Советского Союза с опозданием на годы, традиции хиппи) и учились закатывать глаза во время исполнения, демонстрируя божественную отрешенность — либо, наоборот, обезьяний рок-н-ролльный драйв, подергивания, вибрации и гримасы; Знаев только усмехался. Всякая показуха, рисовка была ему противна. Если девочек возбуждает показуха — тем хуже для девочек. Играешь музыку — упражняйся в игре. А патлы, цепочки, браслетики, джинсы в обтяжку с туго набитыми карманами, портвейн после репетиций — все это шелуха, скорлупа, обертка.

В общем, парень с гитарой закончил среднюю школу девственником.

Вечерами сидел дома, в своей комнатке с окнами во двор, со стенами, сплошь оклеенными иллюстрациями из журнала «Ровесник», и часами напролет играл. Мрачноватый, очень тощий, очень гордый. Отсутствие внимания со стороны девочек его не тревожило. Его вообще не тревожило отсутствие внимания со стороны людей. Они придут. Потом. Девочки, мальчики — все. Они придут, тысячами, они встанут внизу, в темноте, в зале, плечом к плечу, а он — будет наверху, на сцене, освещенный разноцветными лучами, сосредоточенно извлекать звуки, приводящие мир в неистовство.

Такова была его матрица, так он хотел жить: хладнокровно и сурово играть музыку, полную безумного небесного огня.

Оба армейских года он тщательно обдумывал идею создания собственной команды и приступил, едва вернувшись на гражданку, энергично и последовательно. Для того чтобы исполнять аскетический гитарный рок, наподобие того, что делали, например, «Клэш» или ранние «Роллинги», нужны были всего-то двое: ударник и бас-гитарист, он же — вокал. Сам Знаев петь не собирался, роль фронтмэна заранее предполагал отдать другому талантливому мужику. Талантливых вокруг было предостаточно, но все как один кошмарно бедны. Пришлось искать деньги. Развив бурную деятельность, с миру по нитке в течение года он собрал аппарат, плохонький, но зато свой, собственный. Без особых усилий целеустремленный парень Сергей овладел навыками электрика, звукорежиссера и администратора. Барабанщик и бас-гитарист нашлись быстро, на качество их игры жаловаться не приходилось — со временем он предполагал сменить компаньонов на других, более способных.