Воскресшая жертва - Вера Каспари

Со стороны тетушки Сью это был странный совет, и в нем я увидела признаки ее неудовольствия. После того как она ушла, я долгое время сидела в неудобной позе на подлокотнике кресла, погруженная в свои мысли.

Я думала о моей матери и о том, как она рассуждала, что девушки слишком легко отдают себя. Никогда не отдавай себя, Лора, часто повторяла она, никогда не отдавай себя мужчине. Я, должно быть, была очень молода, когда она в первый раз сказала мне об этом, потому что эти слова глубоко засели в моем сознании, подобно тем стихам и песням, которые я слышала, когда была совсем маленькой, когда даже не умела сама застегивать пуговицы. Вот почему я всегда отдавала так много другого, но себя всегда оставляла на свободе. Женщина может покоряться, не отдавая себя, как тетя Сью покорилась дяде Горасу, хотя на самом деле предпочитала оказаться в любовных тисках в своем театре.

Я была пристыжена, я не переставая думала о своей жизни, которая казалась мне раньше такой честной, я прятала лицо от дневного света. Я думала о том, как мы, гордые молодые женщины, коверкаем и извращаем любовь, приводя аргументы в пользу того или иного ее суррогата, так же как я придумываю аргументы, когда пишу рекламные тексты для фирмы «Джикс» и «Леди Лилит». Естественный отбор, сказала тетя Сью, — это чушь, если не иметь в виду джунгли.

Кто-то прошел мимо дежурных сыщиков, к моей двери приближались шаги. Я поспешила открыть входную дверь.

Это был Уолдо.

ГЛАВА V

— Миллионы людей в городе и в пригородах говорят о Лоре Хант, — сказал Уолдо с завистью. — Твое имя, волшебница, передается по всем проводам страны.

— Прекрати дурачиться, Уолдо. Мне необходима помощь. И ты единственный человек в мире, с кем я могу говорить откровенно. Ты можешь быть серьезным?

Его глаза походили на маленькие острова мерцающего света за толстыми линзами очков.

— А как же Шелби? — В его голосе звучал полный триумф. — Разве не он должен быть рядом с тобой в этот трудный час?

— Уолдо, дорогой, сейчас ужасный и серьезный момент. Не надо терзать меня сейчас своей ревностью.

— Ревностью! — Это слово прозвучало как выстрел. — Дорогая моя, разве тебе не следует быть более терпимой к чувству ревности?

Мы почувствовали взаимное отчуждение. Между нами встала стена. Ревность Уолдо имела место с давних пор, задолго до появления Шелби. Уолдо был умен и жесток, когда дело касалось других привлекательных мужчин. Это было дурно, но меня это забавляло, и я гордилась тем, что смогла разжечь страсть в этом на удивление бесчувственном существе. Какая же ты сирена, Лора Хант, думала я, если пробудила любовь в человеке с врожденным бесстрастием! Окружающие обыкновенно отпускали комментарии, подтрунивали, удивленно поднимали вверх брови, когда заходила речь о преданности Уолдо, а я самодовольно пользовалась своим положением компаньона и протеже известного человека. С моей стороны обстоятельным фундаментом нашей дружбы было мое уважение к его учености и к веселой гимнастике его ума. Он всегда демонстративно ухаживал за мной, эти ухаживания продолжались семь лет и сопровождались лестью, цветами, дорогими подарками и клятвами в бесконечной преданности. Уолдо упорно и неколебимо придерживался роли влюбленного и никогда ни на одно мгновение не позволял кому-либо из нас забыть, что он носил брюки, а я юбку. Вместе с тем мы соблюдали определенную деликатность и избегали всяких намеков на то, что ухаживание может таить в себе иные причины, кроме самого процесса. Тетя Сью часто повторяла, что она бы содрогнулась, если бы Уолдо поцеловал ее. Он часто целовал меня, у него была привычка целовать меня, когда мы встречались и когда расставались, он это делал с чувством в связи с каким-нибудь сказанным комплиментом. Я при этом ничего не испытывала, ни дрожи отвращения, ни ответного чувства. Котенок терся о мои ноги, собака лизала руки, влажные губы ребенка дотрагивались до моей щеки — таковы были поцелуи Уолдо.

Он схватил меня за руки, заглянул в глаза и сказал:

— Лора, я люблю твою ревность. Ты была прекрасна, когда набросилась на нее.

Я освободила руки.

— Уолдо, что бы ты подумал, если бы меня обвинили в убийстве?

— Бедное дитя!

— У меня нет алиби, Уолдо, и в моем загородном доме находится ружье. Прошлым вечером он был там, я уверена. Я боюсь, Уолдо.

Кровь отхлынула от его лица. Он побледнел.

— Что ты хочешь этим сказать, Лора?

Я рассказала ему о портсигаре, о бутылке «Бурбона», о моей лжи и о лжи Шелби, о том, что в присутствии Марка Шелби сказал, что он лгал, чтобы защитить меня.

— Знаешь, Шелби был здесь с Дайяне в тот вечер. Поэтому он знал, что я жива.

Над верхней губой и на лбу у Уолдо выступили капельки пота. Он снял очки и посмотрел на меня прозрачными, будто оголенными глазами.

— Одну вещь ты мне, Лора, не сказала.

— Но, Уолдо, ты же не можешь подумать…

— Ты это сделала, Лора?

Мальчишки-газетчики заполняли улицы гортанными звуками, выкрикивая мое имя. Яркие краски дня поблекли. Фосфоресцирующий зеленый свет прочертил небо. Пошел мелкий прохладный дождик, как будто среди лета с неба посыпалась дождевая крупа.

— Лора!

Его оголенные глаза конической формы, как будто светящиеся, уставились мне в лицо. Я отшатнулась под таким настойчивым взглядом, но его глаза гипнотизировали меня, и я не могла ни отвернуться, ни опустить взгляд.

На дальней церкви часы пробили пять. Вот так, подумала я, кто-то ждет врача, который приходит и объявляет, что болезнь неизлечима.

— Ты думаешь о том сыщике, ты ждешь, чтобы он пришел и арестовал тебя! Ты ведь хочешь, чтобы он пришел, правда?

Он схватил мою руку, пронзил меня взглядом.

— Лора, ты влюблена в него. Вчера я это увидел. Ты не смотришь в нашу сторону, ты отворачиваешься от старых друзей, Шелби и я перестали для тебя существовать. Ты все время смотришь на него, трепещешь, как бабочка, округляешь глаза и по-глупому улыбаешься, как школьница перед своим кумиром.

Его влажные руки все сильнее сжимали меня своим холодным обручем.

Я тихим и слабым голосом отражала его нападки. Он смеялся.

— Не лги, женщина. У меня не глаза, флюороскоп. Я теперь могу улавливать странную дрожь женского сердца. Как это романтично! — отвратительным голосом прокричал он. — Сыщик и леди. Ты уже вручила ему себя, услышал ли он уже твое признание?

Я отшатнулась.

— Пожалуйста, Уолдо, не говори в таком тоне. Мы знакомы только с вечера среды.

— Он быстро работает.

— Уолдо, будь серьезен. Мне очень нужна помощь.

— Моя милая, самая серьезная и самая важная помощь, которую я тебе могу предложить, — это призвать тебя быть во всеоружии перед самым опасным человеком, которого я когда-либо встречал.

— Но ведь это смешно. Марк ничего не сделал.

— Ничего, дорогая, кроме того, что он соблазнил тебя. Ничего, кроме того, что он завоевал твое сердце. Он завоевал твое теплое и милое расположение во славу и ради чести сыскного бюро.

— То же самое говорил Шелби. Он сказал, что Марк пытается заставить меня признать свою вину.

— На этот раз Шелби и я согласны друг с другом.

Я подошла к кушетке и села на край, прижав к себе подушку. Грубая льняная ткань царапала щеку. Уолдо осторожно подошел ко мне и предложил свой надушенный носовой платок. Я всхлипнула и произнесла:

— Когда у меня неприятности, я никак не могу найти свой носовой платок.

— Держись меня, мое дитя, я тебя не покину. Пусть они тебя обвиняют, мы их победим. — Он стоял возле меня, ноги расставлены, голова высоко поднята, рука засунута за борт пиджака: Наполеон на художественном полотне. — У меня, Лора, есть различное оружие: деньги, связи, известность, моя газетная колонка. Начиная с сегодняшнего дня и ежедневно восемьдесят очерков будут посвящены делу Лоры Хант.

— Пожалуйста, Уолдо, — попросила я. — Пожалуйста, скажи мне, ты тоже думаешь, что я виновна?

Он держал мою руку в своих холодных, влажных от пота ладонях. Мягко, как будто обращаясь к больному, капризному ребенку, Уолдо произнес:

— Какое мое дело, виновна ты или нет, раз я люблю тебя, дорогая?

Это казалось нереальным, это была сцена из романа викторианской эпохи. Я сидела, сжав голову руками, хрупкое существо, похожее на слабую, увядающую, обремененную заботами женщину давних времен. Он же, наоборот, казался сильным и умелым, казался защитником.

— Ты думаешь, что я прокляну тебя за это, Лора? Или что буду обвинять? Напротив, — он сжал мне руку, — я тебя обожаю, как никогда раньше не обожал. Ты, Лора, будешь моей героиней, моим лучшим созданием, миллионы людей будут читать о тебе, будут любить тебя. Я сделаю тебя более знаменитой, — слова будто соскальзывали с его языка, — чем Лиззи Борден.