Гассенди - Бернард Быховский

Рассматривая различные формы государственного строя — демократию, аристократию и монархию, Гассенди отдает предпочтение последней (4, т. II, стр. 758), различая, однако, при этом монархию тираническую и просвещенную. Первая злоупотребляет властью, и часто бывает, что к власти приходят порочные короли, которые бывают свергнуты или даже убиты. И все же возникающая после этого междоусобная борьба приводит к тому, что, утомившись от вражды и раздоров и устав от вечного насилия, народ в конце концов восстанавливает монархическую власть в надежде на то, что она достанется «отцу родины, пастору народа». Таким образом, политическим идеалом Гассенди является «просвещенный абсолютизм».

Любопытно мнение Гассенди о войне (теме весьма актуальной и в его время). Эпикурейский мудрец не был (как можно было ожидать) пацифистом. И к этой проблеме он подошел с критерием одной из основных нравственных норм — справедливости: войны бывают справедливые и несправедливые. Достойный властелин никогда не будет вести иную войну, кроме справедливой, т. е. оборонительной или освободительной, помогающей союзникам в борьбе против несправедливых нападений. Силу следует применять только тогда, когда она служит добру.

Высоко ценя «гражданское благоразумие» и считая «просто бесчеловечным не откликнуться на призыв государства тогда, когда оно действительно нуждается в наших услугах и мы можем принести пользу многим нашим согражданам» (5, т. 1, стр. 336), Гассенди совершенно не склонен к активной политической деятельности. В уста Эпикура он вкладывает признание: «Я, безусловно, считаю — если мне позволено говорить о себе — своим величайшим счастьем, что никогда не вмешивался в дела политических группировок и не стремился угождать и льстить народу» (5, т. 1, стр. 335–336). Он призывал мудреца избегать бурь гражданской войны, обретя покой, «пристав к тихой и спокойной гавани», и сам стремился оставаться в стороне от бушевавших вокруг политических страстей. «Я, — писал он своему другу Франсуа Люилье, — живу в мире лишь как зритель…» (от 6.II.1633). Его суждения по вопросам общественной жизни не аполитичны, но это суждения зрителя, а не действующего лица, активного участника; этическая теория не перерастает у него в политическую практику, а удерживает, уводит от нее.

И все же, не будучи революционной в политическом смысле, этика Гассенди была революционной в перспективе истории этических учений. Она порывала с решающим церковным устоем — с религиозным обоснованием нравственности, и в этом разгадка того, почему профессор-иезуит осуждает эту гуманистическую этику как эгоистическую. Этика эта насквозь земная, человечная. Нравственность для Гассенди не в соответствии воле божьей и не в заботе о воздаянии в царстве небесном. Земное счастье живого человека, а не райское блаженство бессмертной души вдохновляет все нормы и принципы добродетели. Это радикальный разрыв с религиозной претензией на нравственную монополию. Соответствие разумно осмысленным человеческим интересам заменяет религиозный критерий богоугодного поведения. В неоэпикурейской этике контраст с господствовавшим мировоззрением достигает своего максимального обострения: этика Гассенди покушается на главный оплот церковного влияния— на умы и сердца верующих.

Уже приведенные выше высказывания Гассенди о смерти и бессмертии противопоставляют земные радости как единственный источник нравственного благоразумия, обеспечивающего счастье, церковным назиданиям и посулам. «…Разум… изгоняя желание вечной жизни, сделал бы жизнь во всех отношениях совершенной и привел бы нас к тому, что мы, довольные этой жизнью, не чувствовали бы никакой потребности в ее вечности» (5, т. 1, стр. 359). Подобно тому, как в своей физике Гассенди поворачивает от схоластического пустословия лицом к природе, в своей этике он поворачивает заботы и стремления от неба к земле. Для него не существует более высокой цели, по отношению к которой блаженная жизнь считалась бы подчиненной (5, т. 1, стр. 305). Нравственность не нуждается ни в устрашении россказнями о преисподней, ни в утешении сказочными кущами райских садов. Для нее достаточно благоразумия. Размышления о смерти учат нас лучше ценить жизнь и не строить химерических иллюзий. И «поистине нет никакого основания, — успокоительно заверяет диньский священник, — из-за такого мнения считаться богохульником, ибо богохульник не тот, кто отвергает признанных толпой богов, а тот, кто исповедует мнение о них толпы» (5, т. 1, стр. 364).

«Мораль, которую Гассенди намерен развивать, следуя Эпикуру, это языческая мораль… независимая от религии…» (57, стр. 492). Для десяти заповедей и заботы о спасении души в этой морали нет места. В неоэпикурейской морали «особенно чувствуется тщетность усилий крестить язычника, не допускающего этого» (43, стр. 99).

От эпикурейской этики Гассенди до провозглашенной Пьером Бейлем возможности высоконравственного атеистического общества — только один шаг. Далеко не случайно Пьер Бейль чествовал Гассенди как «великого Гассенди», «отца истины»: «Я не думаю, что в какой-либо стране или когда-либо было написано что-нибудь о философе так, как писал наш Гассенди (об Эпикуре). То, что он сделал, — это шедевр…» — писал Пьер Бейль в своем «Историческом и критическом словаре».

Благодаря Гассенди сто лет спустя чистым воздухом Сада Эпикура дышала парижская культурная элита в салоне Нинон де Ланкло.

VIII. Диалог души и тела

Т. Грегори (45, стр. 1) прав, полагая, что в основу оценки учения Гассенди следует брать не его «Свод философии», а критические и научные работы. В своих полемических произведениях, высказываясь в негативной форме о том, что он считал неприемлемым, несостоятельным, требующим опровержения, он мог позволить себе быть свободнее и откровеннее, чем в позитивном изложении своих убеждений. Полемические выступления его дают возможность глубже проникнуть в подразумеваемые позиции, с которых он отвергает отрицаемые им воззрения.

Наибольший интерес среди его критических работ представляют выступления против «Метафизических размышлений» Декарта: «Сомнения» и повторное опровержение контрвозражений Декарта «Новые возражения». Ведь в отличие от незавершенного замысла «Парадоксальных упражнений», направленных против схоластического архаизма, здесь он выступает против своего союзника по борьбе с аристотеликами, против новатора, модерниста. Речь идет о том, что следует противопоставить изжившей себя схоластической философии, по какому пути направить новую, антисхоластическую философскую мысль. А полемика по этому вопросу с таким противником требует гораздо более отточенной и утонченной аргументации, чем критика избитых школьных трюизмов. Полемика между Гассенди и Декартом — это столкновение на историческом перекрестке, открывающем два разных пути от старого к новому, от средневековой философской рутины к творческому обновлению теоретической мысли, соответствующей запросам и требованиям нарождающегося нового общественного строя.