Старший оборотень по особо важным делам - Максим Есаулов

- Я поприсутствую. Ты не против?

- Коля! - Кожурина предостерегающе подняла руку, как будто боялась, что Арнаутов, вместо того, чтобы сесть и слушать, броситься на Скрябина с кулаками.

- Все нормально, Таня. Мне просто нужно понять кое-что, чтобы задачу людям поставить.

Кожурина, помедлив, кивнула, и Арнаутов сел за спиной Скрябина. Стул под ним протестующе скрипнул.

Скрябин мысленно усмехнулся: интересно, так и было задумано, или Кожурина сама не ожидала появления «Железного дровосека»?

- Ты в больнице был? Как там Паша?

- Все нормально, оперируют. Ну, так что тут?

- Машину попросил отогнать Шилов.

- Это понятно. Не зря же он ее минировал!

Скрябин покачал головой и вздохнул:

- Что вы несете?

- А-а-а, ну ты, наверное, не в курсе! Твой дружок Шилов решил подчистить за собой, и тебя с Соловьевым - в первую очередь.

- Сильно головой ударились?

- Не хочешь со мной в морг прокатиться, на моих ребят посмотреть?

Скрябин развернулся к Арнаутову:

- Не понял.

Арнаутов резко поднялся, встал рядом со Стасом:

- Егорова знаешь? Говори, ну!

- Опер из четвертого изолятора? Знаю.

- Какие у них отношения с Шиловым?

- Интимные, блин! Какие у оперов могут быть отношения? Оперские.

- «Наружка» засекла Егорова с бабой Шилова. А когда мои ребята поехали к нему, их положили, в два ствола. Соседка через глазок видела убийц. По описанию - Егоров и Шилов.

- Бред!

- А мой сын с пулевыми - это тоже бред? Если он умрет, я тебя на куски порву. Говори, где Шилов, тварь!

- Слушай, полковник, - Скрябин оперся на локоть, посмотрел на Арнаутова снизу вверх. - У меня сегодня тоже друг погиб. И мать в реанимации. Не бери меня на глотку, ладно? А то ведь опять начнем стволами махать, в прокуратуре некрасиво.

- Его что, не разоружили? - Арнаутов, изумленно посмотрел на Кожурину.

Она нервно ответила:

- На каком основании? И потом, это ваши милицейские дела.

- Выписывай задержание!

- Коля, сядь. Или я тебя выгоню с допроса.

Арнаутов стиснул зубы и сел.

Кожурина посмотрела на Скрябина:

- Станислав Александрович, ситуация сложная, давайте разберемся спокойно. Я понимаю, что вы с Шиловым дружили, но - факты. Шилов, видимо, засек слежку, бросил машину и скрылся. Его машина все время находилась под наблюдением. Потом Шилов попросил забрать машину, Соловьев в нее сел и взорвался. Вопрос: кто и когда подложил взрывное устройство? Сотрудники службы наружного наблюдения утверждают, что машина была все время под их котролем. Значит, бомбу мог оставить только Шилов. Логично?

- Нет. Если «наружка» упустила Шилова, то, значит, она и взрывника могла прошляпить.

- Не могла, - рубанул Арнаутов, заскрипев стулом.

Скрябин на него не обернулся, продолжал говорить:

- Вы так пытаетесь подогнать все факты под одну версию. Вам что, Шилова заказали? Кто?

- Вы меня плохо слушали?

У Скрябина зазвонил телефон.

- Момент, - сказал Стас, доставая его. - Да! Да, Света, записку я нашел. Понимаю… Я тоже устал…

- Положи телефон, - рыкнул Арнаутов, - ты на допросе.

Стас продолжал говорить:

- Свет, я все это слышал. Сейчас ты от меня чего хочешь?

- Станислав Александрович, мы вам не мешаем? - Кожурина постучала ручкой по столу.

- Света, поговорим позже, я сейчас занят.

Не успел Стас убрать «трубку», как раздался новый звонок. Он раздраженно ответил: «Да!», но тут же изменил голос: звонил врач из больницы.

- Да, это я. Без изменений?

Арнаутов вскочил и попробовал отобрать телефон. Одной рукой удерживая Арнаутова на расстоянии, Скрябин продолжал говорить.

- Коля! Коля! - Кожурина растерянно наблюдала за их борьбой. - Коля, перестань!

Арнаутов все никак не мог дотянуться до телефона. Удачно схватив его за рукав куртки, Скрябин блокировал все попытки прорваться к мобильнику.

- Операция - это хорошо. Сколько она будет стоить?

- Да прекратите вы! - закричала Кожурина.

Стас поморщился и переспросил:

- Сколько?

- Что он себе позволяет, щенок?! - Арнаутов вырвал свою куртку из руки Скрябина и отступил, всем своим видом показывая, что если бы они сцепились всерьез, то он бы, конечно, своей цели добился.

Стас, наконец, разобрал, какую цифру называет врач.

Стоимость операции, которая могла не вылечить (об этом давно уже не шло речи), но продлить жизнь матери, была неподъемной.

- Нет, таких денег у меня нет. Спасибо, доктор. Я перезвоню.

Выключив телефон, Скрябин секунду-другую поразмышлял, глядя в пол, и решительно встал:

- Если не будете сейчас задерживать, я пойду. А то голова что-то болит.

Не дожидаясь ответа, он вышел.

- Ты что делаешь? - едва закрылась дверь, спросил у Кожуриной Арнаутов.

- Что ты от меня хочешь?

- Задержи его!

- Шнурки тебе не погладить? У тебя на него ничего нет, кроме эмоций.

- Закрой его хотя б на двое суток.

- Да? А отвечать ты будешь?

Играя желваками, Арнаутов смотрел на Кожурину.

Она, стараясь не встречаться с ним взглядом, убирала со стола непонадобившиеся бумаги.

Напряженная сцена была прервана появлением Кустова:

- Я сейчас Скрябина встретил. Вы его что, отпустили?

- А вы, для начала, кто будете? - вскинулась Кожурина.

- Кустов Лев Павлович, - отрекомендовал его Арнаутов. - Зам. начальника Управления собственной безопасности.

- Представляться надо… У него мать в реанимации, он неадекватен.

- Неадекватен? - Заложив руки за спину, Кустов качнулся на каблуках. - Хм… Это не помешало ему адекватно предупредить Шилова.

- То есть? - растерянно спросила Кожурина.

- Полчаса назад с его мобильного был сделан звонок на квартиру Соловьева. Трубку снял Шилов. Скрябин предупредил его, что на квартиру едут с обыском, и, естественно, мои ребята никого не застали.

Арнаутов посмотрел на часы:

- Полчаса назад он был здесь.

- Значит, он позвонил у вас из-под носа.

Арнаутов оперся кулаками на стол Кожуриной:

- Ну, ясно тебе теперь? Курица!

Сказал, и вышел, хлопнув дверью.

Ошарашенная Кожурина посмотрела на Кустова:

- Лев Павлович, может быть, хоть вы мне объясните, что происходит?

Тот задумчиво покачал головой:

- Я бы и сам хотел это знать. Ребят жалко, глупо погибли. Стреляли в упор - значит, подпустили. Может, и вправду свои были?

19

Времени было только десятый час вечера, но казалось, что уже намного позднее.

Егоров сидел на пустой трамвайной остановке и доедал шаверму.

Куда податься? К друзьям, к родственникам? Там станут искать в первую очередь. Обратиться к кому-нибудь из старых «клиентов», которые проходили через его руки в тюрьме? Были ведь далекие от прямой уголовщины «экономисты», располагающие достаточным связями и финансами, чтобы надежно спрятать беглого человека. Были и бандюки, вроде Айдара Шамангалиева, которые, несмотря на свой род занятий, не стали откровенными сволочами, и готовы заплатить добром за добро. Даже без записной книжки он мог вспомнить десяток-другой адресов, по которым ему в любое время суток помогут. Так что такой вариант - тоже выход. Но уж больно не хочется им пользоваться.

К остановке подходили ярко освещенные трамваи. Пассажиров было мало, и вагоны долго стояли, открыв двери и предлагая Егорову сесть.

Он доедал шаверму, и думал, куда податься. В первую очередь, надо отыскать Шилова. Без него, Егоров осознавал это четко, разобраться в происходящем он не сумеет. Не хватит опыта, знаний. Он всю жизнь проработал в тюрьме, а «крытая» и воля - это две большие разницы. Хотя граница между ними намного прозрачнее, чем это кажется непосвященному человеку.

Как связаться с Романом? Только через его подружку. Пусть она не умеет играть в оперативные игры, но, по крайней мере, не может оказаться Фельдмаршалом. А остальным - Соловьеву, Скрябину, Василевскому, Джексону - очень хочется верить, но верить нельзя. Любой из них может оказаться предателем.

Егоров выругался, бросил промасленную бумажку от шавермы и неторопливо пошел прочь от остановки, готовясь спрятаться в темноте, как только на его пути окажется милицейский патруль.

Проходя мимо кабинета Кожуриной, Юра Голицын услышал странные звуки.

Остановился, посмотрел на закрытую дверь. В кабинете кто-то плакал навзрыд. Татьяна довела какую-то свою свидетельницу или подозреваемую, или рыдает сама? Вообще-то за ней такого не водится. Голицын ни разу не видел, чтобы какие-то неприятности, хоть личные, хоть служебные, заставляли ее раскисать.

Немного поколебавшись, Голицын открыл дверь. Кроме Кожуриной, в кабинете никого не было. Она сидела за столом, закрыв лицо руками. Пальцы были перепачканы тушью и блестели от слез.

Голицын молча вошел, заперся, из шкафчика с посудой достал салфетки. Подал их Татьяне, она, не глядя, взяла и стала вытирать лицо. Рыдания прекратились, как по команде. Голицын подумал: что ни говори, а держать себя в руках она умеет.