Гуляевы - Игорь Фомин

предвещали грозу. Первые капли уже окропили влагой жаркий асфальт. Скоро хляби небесные зальют всю равнину. А где на трассе укрыться от дождя? До ближайшей остановки целая вечность.

В этот скорбный час, Антон вспомнил как еще недавно поучал работяг:

– Китайский иероглиф «кризис» состоит их двух частей. Один означает «опасность», а другой – «возможность». Чувствуете, что я хочу сказать?

Глава 4. Никитос

В узком семейном кругу, самый младший из Гуляевых – Никита (домашние его называли Никитос) любил подшучивать над собой, цитируя классика:

У старинушки три сына:

Старший умный был детина,

Средний сын и так и сяк,

Младший вовсе был дурак.

Никитос кокетничал – дураком он себя не считал. Напротив. Анализируя накоротке структуру российского общества, Никитос причислял свою персону к тонкой люксовой прослойке – intellectual elite, креативный класс.

– Мы еще сделаем программное заявление – дайте срок! – трепался на домашней кухне новоявленный хипстер, уплетая вареники.

– Ты поосторожнее с выражениями – морщился отец, невольно вспоминая лагерную житуху. – Сперва выучись, профессию освой, прежде чем митинговать. Не век же на отцовой шее сидеть.

В 2000-ые в Технограде пооткрывалась масса коммерческих вузов, куда валом валил народ, главное – плати монету. Никитос и рад бы рвануть в какую-нибудь «академию туризма», да только денег на обучение младшего сына у Гуляевых не было. Хочешь учиться – поступай на бюджет, в госвуз. Поэтому Никитосу пришлось штурмовать местный пединститут, куда он пролез со второй попытки, на географический факультет. Впрочем, через три года Никитос без сожаления бросил учёбу. Ему осточертела атмосфера беспросветной скуки, которая пожирала Никитоса, едва он переступал порог института. Особенно были невыносимы лекции, когда мозг автоматом переходил в спящий режим под убаюкивающий гундёж преподавателя, а чугунная голова бессильно падала на тетрадь, чтобы забыться вечным сном.

Иногда, в минуты вдохновения, Никитос баловался стишками, поглядывая с задней парты на смазливых однокурсниц:

Вот стихи о тебе, вот ноты,

Говорят, очарованный странник

Раздобыл их в долине рассветов.

Где бурлят золотистые воды,

Омывая слезой изумрудной

Прах когда-то сгоревшей планеты.

Однажды в кафе, на студенческом «корпоративе» по случаю Нового года, Никитос прочёл свои стихи самой красивой девушке в группе – Юлие. И после этого, признался ей в любви, трогательно поцеловав ручку. И всё бы ничего, да только готовясь к сердечной исповеди, Никитос здорово перепил, щедро подливая себе коньячок, отчего «оголенные нервы поэта» стали воспринимать действительность в розовом цвете.

– Дорогая сядем рядом, поглядим в глаза другу другу…– декламировал Никитос есенинские строчки, нежно обнимая любимую за осиную талию. Культурная девочка Юля, напуганная страстным напором, пыталась урезонить воздыхателя, чьи шаловливые ручонки полезли ей под юбку. Но юный поэт не сдавался, целуя лебедушке прелестную шейку.

Всю малину испортил однокашник Рыжков («Рыжий»), который тоже страдал по красотке Юлие, и почуяв неладное, сунулся в душевный разговор двух сердец. Взбешённый Никитос тут же вызвал соперника на дуэль, театрально бросив в него грязной салфеткой, исполнившей роль белой лайковой перчатки. Рыжий смело откликнулся на вызов, стараясь казаться в глазах Юлии этаким Печориным, готовым тотчас же драться хоть на пистолетах, хоть на шпагах. А опасность, риск смерти…он презирает их, он смеется над ними!

Дуэль состоялась в маленьком скверике, недалеко от кафе. Соперников сопровождала горстка секундантов и сочувствующих. Царственная Юлия отказалась лицезреть битву поклонников, которые казались ей глупыми мальчишками, недостойными внимания (то ли дело проректор Платонов – вот это мужчина!).

За неимением шпаг, Никитос и Рыжков решили драться на кулаках. Оба встали в боксерские стойки, слабо представляя дальнейшие тактические шаги. Противники ушли в глухую оборону, обхаживая друг друга, выжидая момента для мощного сокрушительного удара. Увязнув в позиционной тактике, они всё не решались на размен, поигрывая интеллигентскими кулачками, психологически подавляя соперника.

– Ну, долго еще ждать? – крикнули им девчонки, успевшие выкурить по паре сигарет. – Покривлялись, и хватит. Айда бухать!

Горе-бойцы, продрогшие в тонких джемперах – на морозе, под луной – уже жалели о своей затее, и были бы рады снова оказаться в тёплом кафе, с коньячком, но боялись показаться «очкунами». Каждый рассчитывал, что кто-то из однокурсников встанет между ними, бросится мирить, а там всё закончится выпивкой, благородными рукопожатиями и т.д. Но староста группы Сиволдаев важно сказал на бабьи причитанья, загоняя девчонок в кафе:

– Без вас разберемся! Это мужской разговор!

Оставшись в пацанском окружении, Никитос с Рыжим, перешли к активным действиям, выбрасывая разящие «джебы» и «лоу-кики» в морозный воздух. Впрочем, со стороны это походило на африканские танцы диких племен.

Науськиваемые пьяными однокашниками, которые жаждали настоящего побоища, а не халтуры, «гладиаторы» начали осторожно работать по корпусу, выцеливая уязвимые точки на теле противника. Рыжий сдуру зарядил в печень Никитоса, но угодил кулаком в локоть соперника, отчего травмировал палец. Заорав от боли, Рыжков попёр на недруга, и вскоре оба очутились на снегу, извиваясь нервным клубком агонизирующих тел.

Неизвестно, сколько бы длилась эта возня – с криками, матами, взаимными оскорблениями – если бы на шум не выскочила из подворотни здоровая собака, метнувшаяся к борцам вольного стиля. Никитос успел вскочить на ноги и дать дёру, а Рыжий попал «под раздачу», визгливо отбиваясь от разъярённого пса. Проворные однокашники, получив свою порцию адреналина, сбежали в кафе, где попадали на диваны, раздираемые диким хохотом. Благо, в ситуацию вмешались охранники, которые спасли забздевшего Рыжего, отогнав собаку.

После этой пьяной истории, когда оба воздыхателя предстали клоунами, выставив себя на посмешище всей группы, Никитос решил, что пора валить из вуза. С легким сердцем написал он заявление об отчислении, после чего вышел из приёмной даже не радостный – окрыленный! Впереди новая интересная жизнь, и больше никакой учебы! Никитос шёл бодрячком по институтским коридорам, снисходительно посматривая на студентиков, чьи разговоры вертелись вокруг семинаров да лекций. Скука смертная! Никитос ни то жалел, ни то презирал всю эту шатию-братию, оттиравшуюся у расписания. Еще недавно он был таким же чудиком, нервно грызущим ногти на экзаменах, тревожно ожидая своей очереди на «эшафот». Лебезил перед преподавателями, улыбался декану, хотя ненавидел их. И вот – всё позади! Мосты сожжены! Никитос чуть ли не пинком открыл дверь института, выбежав на волю, в ясное морозное утро. К солнцу, к небу! Вахтер сердито посмотрел на шалопая, строго погрозив пальцем. Никитос заржал – что ему придурковатый надзиратель? Он, Гуляй-Разгуляй, теперь свободный человек. Прощай, деспотия! Vive la liberté!

Придя домой, Никитос неспеша, растягивая удовольствие, складывал в большой мешок для строительного мусора наследие проклятого прошлого: «шпоры», конспекты, учебники, контурные карты. Особенно ему была ненавистна «Педагогика» под редакцией профессора Пидкасистого. Злопамятный студент решил устроить над ней «суд Линча», разорвав на части постылый учебник. Избавившись от «хлама», Никитос вытащил мешок к мусорке, у подъезда, и швырнул баул куда-то между грязных бачков. Напоследок,