Глазомер! Быстрота! Натиск! - Андрей Владимирович Булычев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Строй молчал.
– Ну, коли кому не понятно, так, значит, переспросите у более понятливых, – усмехнулся подполковник. – Для совсем непонятливых я поясняю: если кто-нибудь на завтрашнее общее построение выйдет без единообразия вышеуказанных предметов на своей верхней одежде, то он будет щеголять уже на морозе в своем привычном летнем мундире.
На следующее утро пять с половиной сотен егерей стояли в новых погонах и при кокардах на головных уборах.
– Ну вот, похожи они теперь на разбойников, а, господин премьер-майор? – спросил своего заместителя Егоров.
– С вензелем императрицы на плечах? – с улыбкой переспросил тот. – Да кто же посмеет воинство Ее императорского величества оскорбить? Видно же, что это бравые солдаты нашей государыни-матушки Екатерины Алексеевны, даруй ей, Господи, долгие лета!
– Батальо-он! Сми-ирно! – крикнул подполковник. – К торжественному маршу, поротно! Первая рота прямо, остальные напра-аво! Ружья на ремень! Равнение направо! Строевым, с места шаго-ом марш!
«Дум! Дум! Дум!» – печатая шаг, топали по замерзшей каменной земле подошвы сапог.
– Песню, запева-ай!
Пять сотен голосов грянули батальонную строевую, зазвучавшую первый раз еще на давних Полтавских маневрах перед самой императрицей.
Мы родились в дымах Кагула,
Огонь Бендер нас твердо закалил,
Разили турок пулей на Дунае,
Наш на Балканах штуцер точно бил!
– Ого, вона как волкодавы рявуть-то! – пробормотал, стоя у пудового единорога с огромным банником, молодой канонир. – Ажно, канонаду своей песней перекрывают!
– А че нет-то?! – буркнул усатый фейерверкер. – Сытые, тепло одетые, у всех, вон, морды красные, довольные. Не то что, вон, мы, все в копоти да с пустым брюхом. Хотя и нам, конечно, легчевее, чем многим, тут мы хоть у раскаленных пушек греемся. Порцион артиллерийский повышенный, да и бочки могем на дрова разбирать, а уже потом ими землянки отапливать. А вот пяхоте, подумать даже страшно, каково им в бумажных летних мундирах да на лютом морозе с лопатою или киркой ковыряться? Ванька, а ну не зевай, давай быстро заряд в жерло закладывай! – крикнул он заряжающему. – Вона, Прошка ужо орудийный ствол весь вычистил, а ты все на егерей, дурак, таращишься!
В ночь на одиннадцатое ноября боевое охранение левого фланга линии было решено усилить. Турки проявляли непонятную пока что суету. Они несколько раз выскакивали днем из своих укреплений, подбегали к русским валам и потом отходили обратно, словно бы проверяя оборону осаждавших на прочность.
– Тимофей Захарович, дели-ка ты свою полуроту на три части и выставляй ее при старших унтерах посменно передовыми секретами, – ставил задачу своему главному разведчику Егоров. – Как только заметите что-нибудь серьезное, то сразу же оповестите меня и постарайтесь до последнего шум не поднимать, чтобы дать нам время изготовиться к бою. Не иначе турки к большой вылазке готовятся. Не зря же они несколько десятков людей тут днем потеряли, наскакивая по-дурному. Видать, разведывают, ищут у нас слабое место.
– Понял, господин подполковник, – козырнул Осокин. – Я секреты прямо к самым их валам приближу, чтобы, если что, сразу услышать, коли они на нас полезут. Снежок немного нападал, так что в беленой материи мы там совсем даже не будем видны.
– Тихо пока, Федор Евграфович, – прошептал Ваня Соловей, вслушиваясь в ночные звуки. – Как обычно, часовые чевой-то промеж себя бормочут, да и командиры османские изредка покрикивают, а так-то ничего необычного там покамест нет.
– Да слышу, слышу я, – приглушенно ответил ему Лужин. – Ты, главное, чего-нибудь необычное, ну-у чего-нибудь особенное там, на валах, отслеживай. У тебя же слух лучше, чем у собаки. Вот ты и старайся.
– Да я стараюсь, Федор Евграфович, слушаю, – вздохнул Ваня. – Аж ухи, вона, замерзли. Может, и в нашу смену они не полезут? Еще ведь маненько, и уже плутонг Быкова сюда подойдет, а там, глядишь, и рассветать станет.
– Поле-езут, – покачал головой сержант. – Даже не сомневайся, Ванька. У командира ведь нюх на такое дело. А может, то, что он умом дюже силен, это дает ему такое понимание всего того, что должно случиться. Не зря же он за каждую малейшую мелочь цепляется, когда ему о разведке докладываешь. И все-то он в своей голове обмозговывает. Я уже и сам начал такое примечать, на что раньше бы и внимание свое не обратил.
– Тише, Евграфович, тише! – вдруг прошептал Соловей.
– Чего ты? – Цыган замер и начал тоже напряженно прислушиваться, но так и не смог разобрать ничего нового в ночи. – Ну-у, чего ты услыхал, Ванька? Говори уже давай, не томи!
– Разговоров никаких нет, и крики стихли у османов, – прошептал тот. – Всегда ведь у них на валу и на стенах шумно было, а тут вот как вымерли все разом.
– Ну, а может, утомились басурмане? – предположил Лужин. – Самый ведь глухой час в ночи, а еще и морозит, зараза.
– Вот то-то и оно, что морозно, – покачал головой егерь. – Тихо стоять туркам ну никак невозможно сейчас, крикливый и гоношистый этот южный народ. Да ведь как отрезало там с этим шумом. Только что они орали, а тут вдруг раз – и тишина! – и Соловей, привстав из-за валуна, стянул с головы меховую шапку. – Кажись, чего-то слышу! Как будто бы шум дождя тихонький такой, еле-еле
