Горький вкус времени - Айрис Джоансен

7

Площадь окружали тридцать шесть великолепных домов, легких и игривых, с остроконечными крышами, однако каждый отличался уникальной отделкой… и своими тайнами. За их кирпичными и каменными фасадами раскинулись восхитительные дворы и роскошные сады с фонтанами, бьющими вверх ослепительно серебристыми струями. Здесь можно было посидеть на мраморной скамье, вдыхая пьянящий аромат роз и фиалок.

Откуда мне известно об этих садах? – тупо недоумевала Катрин. Потом она вспомнила: в одном из этих домов жил Жан-Марк. Они стояли перед дверью его дома на Королевской площади, и Франсуа колотил во входную дверь, Катрин была здесь последний раз три года назад. Тогда Жан-Марк пригласил ее сюда на Рождество и преподнес ей сюрприз – великолепное голубое платье, сшитое по меркам, полученным портнихой от матери-настоятельницы. Катрин жалела, что с ними не было Филиппа и он не видел ее в этом платье, а ему нравится, когда она в голубом, и она…

Филипп.

Катрин пронзила боль, и она поспешила отгородиться от нее туманом оцепенения.

Франсуа пришлось стучать довольно долго, прежде чем дверь чуть приоткрылась и за ней появилось испуганное лицо мужчины преклонного возраста. Его худое лицо было изрезано морщинами, к блестящему розовому черепу прилипли редкие прядки седых волос. Увидев в щель Франсуа, старик сделал попытку закрыть дверь.

Франсуа рывком распахнул ее и ступил в мраморный вестибюль.

– Приготовьте две спальни. – С этими словами он втащил в дом Катрин и Жюльетту. – Эти дамы останутся здесь на несколько дней. Но для других в доме по-прежнему никто не живет. Понятно?

– Послушайте, почему вы врываетесь и… – Старик встретился взглядом с Франсуа, и слова застряли у него в горле. Он отвел глаза от молодого человека и взглянул на девушек, подняв выше массивный подсвечник с одной свечой.

– Мадемуазель Катрин?

Жюльетта выступила вперед.

– Ее покалечили, и она нуждается в уходе. Как вас зовут?

– Робер Демеро. Я старший садовник у месье Андреаса, еще присматриваю за домом, когда он в Марселе. – Старик по-прежнему не сводил глаз с Катрин. – Бедная малютка. Она такая бледная…

– Робер. – Затуманенный взор Катрин остановился на изборожденном морщинами лице. – Фиалки. Вы подарили мне белые фиалки.

Старик кивнул:

– Ребенком вы любили эти цветы.

– Они казались такими… чистыми. Словно к ним ничто не прикасалось с сотворений мира. Я думала… – Катрин покачнулась и упала бы, не подхвати ее молодой человек и не поддержи. Она не могла вспомнить, кто он. Франсуа, да, вот как его зовут. Они с Жюльеттой спорили в экипаже…

– Спальню! – коротко приказал Франсуа, поднимая Катрин на руки.

Робер кивнул и заковылял впереди через вестибюль вверх по лестнице.

Франсуа крепко прижал к себе Катрин и направился следом. Катрин увидела их отражение в зеркале, висящем на дальней стене. Она едва узнала себя, оборванную и грязную, а он отражался в зеркале крепким, смуглым – настоящим мужчиной. Катрин охватила паника. Она не должна позволять ему дотрагиваться до себя. Она не должна позволять ни одному мужчине дотрагиваться до себя. Боль. Грязь. Она никогда не станет снова чистой.

– Перестаньте дрожать. Я вас не обижу. – Низкий голос мужчины был грубым, но в его словах была такая успокаивающая сила, что Катрин расслабилась. Жюльетта шла по лестнице за ними. Если бы от этого мужчины исходила угроза, она не позволила бы ему нести ее. Если Катрин и не доверяла мужчине, державшему ее на руках, то подруге она доверяла.

Он очень сильный, как в тумане подумала она, такой уверенный. Его шея была всего в нескольких сантиметрах от ее глаз, и Катрин могла видеть, как бьется голубая жилка во впадинке. Она зачарованно смотрела на это ритмичное пульсирование. Жизнь. Его лицо было жестким, замкнутым, и эти сияющие зеленые глаза на бесстрастном лице выдавали беспокойную мужскую энергию.

Мужчина. Катрин содрогнулась – неожиданно эти горящие глаза устремились к ее лицу. С минуту он пристально смотрел на нее, потом перевел взгляд на Робера, уже одолевшего лестницу.

Минуту спустя Робер открыл третью дверь слева и провел их в спальню.

– Вы помните эту комнату, мадемуазель? Вы всегда любили ее. Здесь окна выходят в мой сад.

Да, Катрин смутно вспомнила картины на стенах, покрывало из голубого муарового шелка с лилово-серебряной каймой, декоративную тарелку севрского фарфора на стене. Когда-то она часами сидела у этого окна, наблюдая за Робером, работающим в саду.

– Боже, какая здесь затхлость! – Жюльетта пересекла комнату и распахнула створчатое окно.

– Дом закрыт уже больше года, – обиделся Робер. – Вы ведь не предупредили нас. И не можете рассчитывать, что он…

– Мне потребуется горячая вода и чистое полотно, что-нибудь для нас обеих. На чем спать и что надеть завтра. Сойдет все, что найдется, – прервала его Жюльетта. – Есть в доме еще слуги?

– Моя жена Мари. Она еще в постели и…

– Я не смогу все сделать одна для мадемуазель Катрин. – Жюльетта пошла к двери. – Идемте, поднимем вашу жену с постели.

Жюльетта снова отдает приказания, смутно подумала Катрин. Бедный Робер, надо действительно кое-что сказать Жюльетте.

– Что вы стоите и держите ее? – бросила Жюльетта через плечо Франсуа. – Положите на постель. – Жюльетта решительно вышла из комнаты.

Франсуа что-то пробормотал сквозь зубы и направился к кровати.

– Не сердитесь на нее. Такая уж она есть, – прошептала Катрин, когда он уложил ее на шелковое покрывало.

– Мегера.

– Нет, она хочет как лучше. – Катрин закрыла глаза и попыталась вернуться в успокаивающий, бездумный туман, которым сумела окутать себя в экипаже.

Из забытья ее вывел голос молодого человека:

– У вас вид трупа.

Катрин открыла глаза и увидела, что он смотрит на нее.

– Прошу прощения. Вы лежали как мертвая. Боль пройдет. Женщина и создана для того, чтобы принимать мужчину в свое лоно. Вы исцелитесь.

Катрин покачала головой. Она всегда будет нести на себе это тошнотворное пятно.

– Вы ошибаетесь.

– Нет, я прав. Не будьте дурочкой. Это была не ваша вина, и у вас нет причин стыдиться. Вы остались прежней, а то, что сделали с вашим телом, не изменило вас, вы не стали хуже.

Катрин озадаченно смотрела на него. В его глазах была та же тихая страстность, что подействовала на нее внизу.

– Вы меня слышите? У вас не отняли ничего, что имело бы какое-то значение.

– Что вы кричите на нее? – В комнату вернулась Жюльетта, неся таз с водой и чистую одежду. – Вы что, ничего не соображаете? Она достаточно настрадалась, чтобы еще вы ее изводили.