Мгновения вечности - Бхагаван Раджниш

А истинная суть всегда одна и та же независимо оттого, Веданта это, дзен, суфизм или песни Кабира и Баула. Все это не имеет никакого значения. Со мной согласятся понимающие, опытные люди.

Каждый день я убеждался в этом в Индии. Сикхи поклонялись мне в храме Амритсара, как будто я был почти их мастером. У них уже было десять мастеров. Вообще-то, человек, который представил меня на конференции, заметил, что меня могут признать их одиннадцатым мастером. Но теперь они не пускают меня в свой храм.

Тогда я еще опускал многие темы. Я говорил об одной маленькой книжке «Джапуджи». Сикхи были счастливы, потому что люди другого вероисповедания никогда не задумывались о ней. И сами сикхи прежде никогда не задумывались о смысле, который я придал их брошюре. Но через два года после того, как я выступил на конференции, я снова на конференции в Золотом Храме сказал: «Я считаю просветленным только Нанака, а остальные девять мастеров обычные учителя». И тогда сикхи были готовы уже убить меня.

«Вы можете убить меня! — крикнул я. — Но тогда вы убьете своего одиннадцатого мастера!»

Мне не хочется умирать. Это не значит, что я хочу жить вечно, просто я наслаждаюсь своей нынешней жизнью. А если смерть придет. Я получу и от нее удовольствие. Но я не поеду в Иерусалим, если буду знать наверняка, что меня хотят там распять.

В Амритсаре меня окружила толпа, когда я вышел из поезда двести индуистских шовинистов хотели затолкать меня обратно в поезд, чтобы я не вышел в Амритсаре. Люди, которые встречали меня, не подумали о том, что на меня навалится такая громадная толпа, поэтому их было всего лишь человек двадцать или двадцать пять. А мое выступление должно было состояться немедленно, оставалось время лишь выпить чашку чая. На конференции уже собрались десять тысяч человек. Двадцать пять человек обступили меня плотным кольцом на тот случай, если двести индуистских шовинистов вздумают поколотить меня. Я видел в лицах этих двухсот индуистов лишь жажду крови.

Начальник станции оказался моим поклонником. Он позвонил в Золотой Храм сикхов и объяснил им ситуацию. «Я не могу отправить поезд, — сказал он. — Если я это сделаю, начнутся беспорядки. Поезд до сих пор стоит на станции. Индуисты требуют от Раджниша, чтобы он вернулся в свое купе, но он не подчиняется их требованиям. Пришлите подкрепление».

Сикхи прислали охранников храма с обнаженными кинжалами. Как только они пришли, толпа сразу же стала рассеиваться, потому что сикхи могли устроить резню. Впервые меня пришлось сопровождать вооруженной охране. Сикхи вели меня в город, размахивая ножами.

«Я в последний раз приехал в ваш город», — сказал я.

«Почему?» — спросили сикхи.

«Потому что мне всякие глупости не нужны», — ответил я.

Я действительно больше не приезжал в этот город и вообще перестал ездить по стране. «Люди, которые хотят понять меня, сами приедут ко мне, — рассудил я. — И с какой стати мне вмешиваться в жизнь людей, которые не хотят понять меня? Если они не хотят, чтобы я приезжал в их город... Это же их родной город. Они вольны вечно оставаться болванами, и я уважаю их намерение. Я не могу заставить их достичь просветления. Пусть они остаются омраченными, ведь таков их выбор. С какой стати мне беспокоиться о них?»

Тот день стал последней каплей, я больше никуда не ездил.

Встречи с буддистами

Гаутаму Будду я люблю больше всех мастеров. Я говорю о нем всю жизнь. Даже говоря о других людях, я все равно говорю о Гаутаме Будде. Запомните это мое признание. Я не могу говорить об Иисусе или Магомете, не подразумевая Будду. Другое дело, что я могу и не упомянуть Будду прямо. Но я в самом деле не способен говорить, не имея в виду Будду. Он сама моя плоть и кровь. Он само мое безмолвие, моя песня.

Обычно религии вроде христианства и ислама боятся, что если они позволят кому-нибудь подойти слишком близко, то они могут потерять свою оригинальность. А буддизм никогда ничего не боялся и сохранил свое лицо.

Я бывал на буддистских конференциях, на которых присутствовали люди из Тибета, Японии, Шри-Ланки, Китая, Бирмы и других стран. Я своими глазами видел, что они различаются, и все же эти люди соединены своей преданностью Гаутаме Будде. В этом моменте все они сходились.

Я посещал конференции разных религий, но лишь буддистские конференции были поистине уникальны, потому что я использовал собственный опыт для толкования учений Будды. Толкования были различными, и я также приводил отличную от прочих интерпретацию.

Буддисты слушали тихо, доброжелательно и внимательно. Они благодарили меня. «Нам и в голову не приходило, что можно привести и такое толкование, — говорили они. — Вы показали нам Будду с другой стороны, а люди вот уже двадцать пять веков не могли найти такой угол зрения на Будду».

Один из буддистских лидеров Бхадант Ананд Каусальяян сказал мне: «Все, что вы говорите, кажется разумным. Притчи, которые вы рассказываете о Гаутаме Будде, выглядят совершенно правдивыми, но я поискал в священных писаниях (а буддистские тексты я изучал всю жизнь) и не нашел в них несколько ваших притч».

«Какие притчи вы не нашли?» — осведомился я.

«Одна ваша притча мне особенно понравилась, — ответил он. — Я искал ее в первоисточниках целых три года, но ее нигде нет. Наверно, вы придумали ее».

Эту притчу я часто рассказывал. Гаутама Будда идет по дороге. На его лицо садится муха, а он в это время говорит со своим учеником Анандой. Будда машинально отмахивается, и муха улетает. Потом он сразу же перестает говорить, так как замечает, что махнул рукой неосознанно. А для Будды единственная ошибка в жизни этот как раз действие без осознанности, даже если это просто машинальное движение рукой, пусть он и навредил никому.

Будда снова принимает позу до того, как на его лицо села муха, и внимательно проводит рукой вдоль лица, хотя мухи уже нет. Ананда удивляется поведению мастера и говорит: «Ты уже давно смахнул муху. Зачем тебе это? Муха все равно улетела».

Будда объясняет: «В прошлый раз я махнул рукой машинально, тем самым совершив ошибку. Теперь же я делаю все так, как мне и следовало поступить с самого начала. Таким образом, я даю тебе урок, чтобы с тобой никогда не случалось ничего подобного. На этот раз я махнул рукой осознанно, и муха здесь не при чем. Суть в том, есть или нет в моей руке осознанность, грация, любовь и сострадание. Теперь все правильно. Именно так и следует вести себя».

Я рассказал эту притчу в Нагпуре на буддисткой конференции. Ее услышал Ананд Каусальяян. Спустя три года в Бодхгайе на всемирной буддистской конференции он сказал: «Эта притча прекрасна, в ней присутствует дух буддизма, поэтому мне хочется поверить в то, что именно так все и было. Но в священных писаниях такой притчи нет».

«Не думайте о священных писаниях, — посоветовал я. — Весь вопрос в том, что характеризует ли эта притча Гаутаму Будду или нет, есть ли в ней дух самого Гаутамы Будды».

«Разумеется, есть, — согласился Ананд Каусальяян. — Суть его учения выражается как раз осознанностью. Человек должен осознанно выполнять любое свое действие. Но ваша притча не историческая».

«Кому нужна эта история?» — отмахнулся я.

На конференции я сказал буддистам: «Запомните, история это западная концепция. На Востоке никогда не интересовались историей, потому что история лишь собирает факты. На Востоке не было традиции записывать историю. Здесь вместо истории записывали мифы. Возможно, мифология и не имеет исторической основы, но в ней содержится истина. Это не фотография, а картина. А ваш портрет покажет то, что не передаст никакая фотография, на которой изображены лишь ваши очертания. Великий художник может проявить саму вашу суть. Он изобразит вашу печаль, блаженство, безмолвие. А фотография не может отобразить душевный склад человека, потому что психологические черты находятся внутри. А вот великий художник или скульптор способен передать душу человека. Его больше не интересуют внешние черты, он стремится изобразить внутреннюю реальность».

На конференции я заявил: «Мне хотелось бы, чтобы мою притчу записали в священные писания, потому что все они были написаны спустя триста лет после смерти Гаутамы Будды. Что изменится, если я, спустя двадцать пять веков, а не три века, добавлю пару притч? Главное — уважать суть, основу».

Вы удивитесь, но буддисты согласились со мной. Даже Бхадант Ананд Каусальяян согласился со мной. Такое понимание и согласие вполне в духе буддизма, и эта черта перешла во все ответвления этой религии.

А ведь я даже не буддист. Но они все равно приглашали меня на свои конференции. «Я не буддист», — предупреждал я.

«Не важно, — отвечали они. — Вы говорите о Гаутаме Будде лучше, чем мы, хотя мы и буддисты».

Такого отношения вы не дождетесь от христиан, мусульман или индуистов. Все эти религии фанатичные. А вот буддизм — терпимая религия.