Имперский маг - Оксана Ветловская

— А это у вас ещё что такое? — хрипло спросил Штернберг у сопровождающих. — Это у ваших парней вместо утренней пробежки, да?

Лагерфюрер хохотнул и пояснил:

— Это наши специалисты по абортам, в основном для жидовок. Некоторых жидовок сюда уже заряженными привозят, вот наши солдаты их и разряжают, покуда эти сучки не разродились жидятами. Иногда это делают штыками…

Комендант насупился, и лагерфюрер не стал развивать тему. Штернберг стащил с носа очки и принялся яростно полировать стёкла платком, казалось, с головой уйдя в это занятие, — и потому не видел, как подол женщины окрасился кровью, но от страшных криков у него заледенела спина и зашевелились волосы на макушке. Именно в это мгновение какая-то онемевшая часть сознания — та, что должна была, как казалось, вовсе остаться за воротами концлагеря, — на четвереньках заползла в самое глубокое бомбоубежище и забилась в Дальний угол, заткнув уши и зажмурив глаза — благодаря чему долговязый эсэсовец из «Аненэрбе» ещё долго ходил по лагерю, донимая вспотевшего от услужливости коменданта придирками и, к неудовольствию последнего, посетил слишком многие бараки и производственные цеха.

В некоторых бараках обнаружились портативные виселицы, вызывавшие даже ностальгическое умиротворение своим незатейливым видом по сравнению с маниакально-сложной конструкцией, скомбинированной из нескольких старых велосипедов, — а находился этот шедевр механики, залитый кровью, не где-нибудь, а в солдатской столовой, чтоб рядовым за поглощением пищи было на что поглядеть, и некоторые выразительные детали механизма позволяли догадываться, к какому роду относилось зрелище. У входа в казарму охраны стоял столб с крючьями, к которым были привязаны вверх ногами две голые женщины. На их телах алели бесчисленные перекрещивающиеся следы от ударов плетью. Сложно было сказать, живы ли они ещё. У забора за производственными цехами, неподалёку от мертвецких, имелся широкий навес, под ним в землю было врыто несколько длинных, в человеческий рост, заострённых кольев, а рядом была установлена лебёдка с протянутым через балку канатом, на конце которого болтались наручники. Комендант и словом не обмолвился о назначении этого хозяйства, сделал вид, что вообще не заметил, а Штернберг не стал спрашивать, потому что и так всё было ясно. Колья были чёрными от частого применения. А в цехах опрятно одетые женщины что-то шили и при появлении господ офицеров почтительно вставали с мест, напрочь переставая думать о чём бы то ни было, — Штернберг впервые видел, чтобы человеческие существа вовсе не думали. В каждом цехе было специальное помещение для порки, со станком для растягивания, — всё законно, объявил комендант, порка женщин-заключённых разрешена лично Гиммлером, — но Штернберг (вернее, какая-то его обезличенная ипостась) всё равно принялся вяло соображать, удастся ли привлечь Зурена и его кодлу к суду за садизм — прецеденты, хоть и немногочисленные, бывали, ибо рейхсфюрер постановил, что «истреблять врагов» нужно «прилично» и «по-деловому», блюдя эсэсовское достоинство, но тот же рейхсфюрер указывал, что «политические мотивы» и «наведение порядка» оправдывают всё, а изобретательных карателей не раз называл увлекающимися, но полезными чудаками, поэтому мысль вскоре попала в полный штиль и, булькнув, бесславно затонула в океане абсурда.

Между тем похвально исполнительный штурмбанфюрер тщетно выискивал следы проклятий или наведения порчи (подобные вещи всегда оставляют отпечатки в Тонком мире) и даже посетил мертвецкую, чтобы осмотреть трупы двух убитых несколько дней тому назад охранников — и прийти к выводу, что таинственный преступник не колдун, а сильнейший экстрасенс, способный, по-видимому, умерщвлять одной лишь силой мысли, без обращения к ритуалике: погибая, жертвы даже не успевали осознать, что с ними случилось. Гестаповец Шольц начал терять интерес к своему объекту наблюдения, не стал заходить в морг и потому, по счастью, не увидел, как Штернберг, сунувшись не в то отделение, остекленевшим взглядом уставился на разложенные по полу ровными рядами пергаментно-серые детские тела, крошечные и высохшие, — а затем долго, как слепой, нашаривал ручку двери.

Ко времени посещения медицинского блока омертвевшее сознание уже находилось в каменном саркофаге. У Шольца, съёжившегося при виде навевающей тоску своей стерильной практичностью приёмной, вдруг обнаружились какие-то срочные дела, но Штернберг мстительно прошипел у него над ухом, что это сущий позор — игнорировать достижения арийской медицины, и посему незадачливый шпик, с детства боявшийся всего, связанного с врачами, поплёлся в лабораторию походкой сомнамбулы.

В медицинском блоке дьявольски энергичные труженики в белых халатах, располагая неограниченным числом подопытных, увлечённо определяли летальный предел болевого шока при операциях без анестезии (пациенту завязывали рот, а хирурги были в наушниках), совершенствовали приёмы массовой стерилизации евреек и цыганок, занимались экспериментальной пересадкой частей тела, испытывали Различные вакцины, а также работали «на производстве по линии внутрилагерных нужд» (смысл последнего Штернберг предпочёл не Уточнять). Рассказывал обо всём этом круглощёкий душка-профессор, особенно радовавшийся тому, что низкоквалифицированные медики и студенты-практиканты могут «повышать квалификацию», тренируясь на большом количестве «учебного материала». Профессор показал своих подопытных, на которых изучалось «восстановление костной ткани». «Мои крольчата», — ворковал он над привязанными к койкам молодыми женщинами. Их руки и ноги были закованы в гипс. У двух девушек куски гипса были вырезаны вместе с плотью, чтобы обнажить срастающуюся кость. Цветуще улыбаясь, профессор пустился в рассуждения о том, какой успех на берлинской конференции имел доклад, посвящённый результатам первой волны экспериментов, когда изучалась эффективность сульфаниламидов при обработке огнестрельных ранений. Чтобы сымитировать фронтовое ранение, на бедре «кролика» делался глубокий надрез, куда вводились металлические стружки или битое стекло, возбудители газовой гангрены и столбняка. «Как видите, мы идём в авангарде военной медицины». Наговорившись о достижениях, профессор с гордостью представил одного из своих ассистентов — хилое, плевком перешибить можно, бескровное существо с неожиданно глубоким насморочным голосом, — а ассистентик представил господам офицерам своё последнее изобретение: живые анатомические пособия, Создавались такие пособия «путём замены кожно-мышечного покрова брюшной полости прозрачными вставками». Штернберг старался смотреть куда угодно, но только не на то, что демонстрировал изобретатель (действительно живое, переминающееся в углу). На миг вспыхнуло желание спалить к бесам весь этот адский паноптикум — или хотя бы начертать ребром ладони на спине недоделанного Франкенштейна Тотен-руну, чтобы тот вскорости подох в муках, — но гестаповцы стояли возле него не то почётным караулом, не то конвоем, и единственное, что он сообразил сделать, — оказавшись у стола, запечатлеть проклятие низшего уровня на питьё в стакане медика (словно бросив туда щепоть чего-то невидимого), а ассистентишка не замедлил долакать своё пойло (так что колики и изнуряющий понос были этому светилу науки обеспечены). Лагерфюрер со смехом рассказал, что ещё недавно анатомических пособий было больше, часть их хотели отправить в элитные школы имени Адольфа Гитлера, но вот незадача: перед отъездом любознательные парни из охраны захотели посмотреть, как выглядят женские внутренние органы при нарастающем половом возбуждении…