Журнал «Вокруг Света» №06 за 1970 год - Вокруг Света

Эмс писал размашисто, не жалея листа. Стоило ли жалеть бумагу, если к этой записи они шли целую неделю?! Больше на этой странице дневника ничего нет. Начинался их восьмой день жизни в лодке.

«Принимаю решение...»

Они вышли 6 августа из Певека. Перед этим две недели ушло на то, чтобы взятую в рыболовецком совхозе дору привести в мореходный вид: заделать щели, поставить мотор, сделать хоть подобие рубки. Как ни мала вышла рубка, в ней могли поместиться два человека — это свободно, значит, при нужде может залезть и больше. А это кое-что значило. Дощатая надстройка сразу превратила дору в дом, пусть плывущий, но дом, с ней на лодку пришел уют и было где даже в непогоду вскипятить чай.

Еще надо было поставить мачту, и они поставили ее. Потом протянули по бортам леера. Теперь даже в шторм можно было передвигаться в доре, не опасаясь быть выброшенным за борт. Строгий и очень морской вид суденышка с отчаянно храброй для Ледовитого океана оснасткой портило, пожалуй, только одно — кронштейн для лебедки. Но это сооружение было главным для них — без лебедки не выбрать ковш с грунтом, — и для них оно не только не ухудшало вид доры, но еще и радовало своей железной прочностью и целесообразностью.

Предстояло пройти галсами путь между двумя мысами — от Шелагского до Шмидта — и на всем пути взять пробы морского грунта. И без того немалый путь, почти в триста километров, из-за галсов увеличивался в несколько раз. Но в этом и был весь смысл: пробы нужно было брать не только вблизи берега, но и на удалении от него до двадцатиметровой глубины. На карте их путь выглядел бы громадным числом разновеликих зигзагов. Они были бы четкими и изящными — эти зигзаги-галсы, но только не в Восточно-Сибирском море, только не среди льдов. Но все это было еще впереди.

Пока Эмс то и дело пропадал в певекском штабе морских операций. У него была одна мысль — и все разделяли ее, простое, но очень психологическое соображение: если идти с работой на восток, то неизвестно, позволят ли льды пройти весь намеченный путь — до Шмидта; к тому же это будет для них дорога от дома — домом сейчас был Певек, а уходить от дома, да еще все время пробиваясь сквозь льды, куда труднее, чем если бы они могли очутиться сейчас прямо у Шмидта, и уже от него, возвращаясь домой, к Певеку, идти и работать. Но для этого надо было попасть к Шмидту, и попасть быстро — время шло, ледовая обстановка могла измениться к худшему.

Все дни была надежда на ледокол; В штабе морских операций обещали, что он должен вот-вот прийти. Ледокол поведет караван на восток и подбросит их к Шмидту. Но дни шли, дора была готова, а ледокола все не было. Выписки из лоции, сделанные Эмсом в дневник, оставаясь все теми же, сухими и четкими, становились все более предостерегающими.

«Лед, — говорилось в лоции, — является главным препятствием при плавании. Обычно встречается в течение всей навигации. Обычно не превышает семи баллов...»

— И надо спешить!

«Вдоль побережья июль — октябрь пасмурные, с туманами или моросящими осадками. 22 дня в месяц пасмурных, 13—16 (в отдельные годы 27—28) с туманами...»

— А мы еще здесь, в Певеке!

«Ледовые условия часто бывают тяжелыми. Следует особо опасаться нажима льдов от N и закрытия полыньи при N ветрах, так как некоторое укрытие от льдов можно найти только у о. Шалаурова и м. Кибера...»

— А туда еще надо дойти!

Пятого пошел дождь. Его раскачивал над губой шестибалльный ветер, забрасывая струи даже под камни. Эмс вернулся из штаба мокрый и злой. Видно было, что дело плохо. Висвалд втиснулся в рубку:

— На восток суда не идут... Обещают. Когда — неизвестно. Пролив Лонга весь забит льдом.

Это был итог. Все молча ждали от Эмса слов, которые должен был произнести только он — начальник экспедиции. Эти слова его заставило сказать время — оно прижало их, оно решило, что ждать больше нельзя, — время, а не он — Эмс.

— Да, — сказал он. — Надо выходить. — И всем стало легко.

«Чаунская губа до Янраная набита льдом, — записал он. — По сведениям гидрологов, вдоль берега должна быть полынья чистой воды. Принимаю решение идти своими силами с работой на восток».

«Дальше идти нельзя...»

Полынья действительно была. Не опасаясь выскочить на мель или попасть в ледяную засаду, дора шла на север — к невидимому выходу из губы.

Это был отличный ход! Тот ход, когда уверенность команды во всем благополучном словно передается судну, а однообразие мыслей людей становится не убогим, мысли их сосредоточены на единственно нужном всем — на радости, уверенности и надежде: «Мы пройдем, потому что мы идем хорошо, нам везет!» И уже неважно, велико ли ваше суденышко и что оно способно выдержать и вынести. Это забыто, ушло, судну дан ход, и ход дан людям и их стремлениям, и все совпадает и образует тот непонятный и в то же время отчаянно простой дух непокорности, труда и риска, который извечно бросал людей в океан и, надо верить, будет бросать всегда.

Дора шла великолепно. Можно было дать все полторы тысячи оборотов. И они выжали бы их из мотора, если бы еще в Певеке не решили беречь мотор и даже в самых лучших условиях не загружать его до предела. Тысяча триста — не больше! Таким образом, у мотора оставались силы, а у команды доры всегда была надежда на еще невзятые двести оборотов — они могли в любую минуту добавить их, уходя от беды. Вместе с этим в людях жила уверенность, что мотор, который они берегут и не напрягают до предела, тоже не подведет их. Если вообще существует договор человека с техникой, то это было: порядочность за порядочность.

Пустынный берег губы становился белее. Сюда не долетел вчерашний дождь, черные камни не обнажились. В губе не нужно было работать, дно ее проверено. И только одно настораживало: северный ветер. Он усиливался, и, значит, за мысом полынью могло затереть.

— Смотрите! — закричал Валера, сидевший на носу.

Меж черных камней по берегу шли трое. Один из них слабо взмахивал рукой, призывая их пристать. Уверенные, что на доре так и сделают, люди даже не торопились. Кажется, среди них был ребенок.

Эмс прикинул: кроме как на станцию Шелагскую, идти им некуда — они шли на север. Еще по прошлому году Висвалд помнил, что там стояло несколько домов, жила бригада охотников.

Так и вышло. Чукча Михаил Петрович шел в бригаду вместе с семьей. Это была удача. Ни один прогноз не скажет столько, сколько сможет сказать о льдах чукча-охотник. Валера согрел чай, разлил его, и Михаил Петрович, отлично говоривший по-русски, улыбался, рассказывая что-то и грея о кружку руки. До Эмса долетали обрывки — шумел мотор... «Нерпа, — Михаил Петрович зажимал пальцы, кажется, перечислял месяцы, когда ее бьют, — ...сентябрь... декабрь...» Валера Ковалев что-то спросил, чукча совсем уж засмеялся, быстро покачивая головой:

— Ой, Валера, Валера...

Он был доволен. Кажется, они вообще уже стали друзьями. Михаил Петрович показывал, как он целится: он вытягивал ладони, вскидывая обе руки, и быстро складывал их — уже выстрелил, гребет ими, торопится к нерпе... «Сейчас только в глаз, — доносилось до Эмса. — В живот попадешь, воздух выйдет — ко дну пойдет...» И опять его чем-то рассмешил «Валера». Эмсу даже стало жаль, что он не слышит всего.

— Хороший ниникай (1 Парень (чукотск.).), — Михаил Петрович похлопал по плечу «Валеру» и перелез на корму, к Эмсу. Он ждал вопросов, нисколько не сомневаясь, что они будут. Чукча никогда не ошибется, если даже из нескольких начальников ему нужно найти главного.

— Мимо Шелагского не пройти? — спросил Эмс.

Чукча покачал головой, только из деликатности не желая говорить «нет».

— Льды?

— Ждать надо... ветер, — Михаил Петрович кивнул в сторону моря, словно показывая его. — Течение сильное, волна... Ночевать придется.

Стали видны домики охотников. Тимерманис ушел с Михаилом Петровичем — чинить ему мотор «Москвич». Остальные, хоть и было рано, быстро легли.

Но спать им не пришлось. Ночью в борт доры кто-то забарабанил.

— Это я... Я это! Михаил Петрович... Вставать надо. Идти! Ветер переменился.

Эмс вытянул из кукуля руку: был час ночи.

Только когда уже вышли, Висвалд под стук мотора вдруг представил себе Михаила Петровича, поджидающего для них ветер... И как он, наверное, не ложился и выходил из домика, думал о них, и потом шел будить.

До мыса дошли спокойно. Но за поворотом в полном безветрии открылось ледяное поле. Дора уже несколько раз попадала в тупик. Глаза Эмса слезились от напряжения. Но, выйдя в небольшую полынью, дора снова, как зверь, обнюхивающий край льдов, шла вдоль сплошняка. То подходила к нему ближе, то удалялась — искала глубокую щель, Е надежде найти совсем сквозную через мертвое поле льдов.

Валера взобрался на рубку, а Шибанов перещеголял всех — залез на мачту. Но и это не увеличило их шансы прорваться, видели-то они почти столько же. Тимерманис то и дело давал обратный ход, и дора с замершими лопастями застывала перед льдом в полном отчаянии.