Русская басня - Николай Леонидович Степанов

                    И на себе носить?

Затем ли сделан я, чтоб ей слугою быть?

             Нижé она мой повелитель,

             Нижé и я ее служитель:

             Всегда ль мне ей оброк платить?

                                  Вить

И без тебя, мой друг, могу же я прожить.

Ин сем-ка ей давать свои не стану соки,

Не ссохнут ли ее авось-либо широки

                                  Боки,

На коих лишь сидят вороны да сороки».

Так страшно, в ревности своей, мой Корень рек

И с словом все пути к Верхушке он пресек,

Чрез кои он ей слал питательную воду.

Приблекло деревцо, свернулись ветви вдруг,

             И наконец Верхушка — бух;

И Корень мой с тех пор стал превращен в колоду.

                                  Что ж?

                            Вить то не ложь,

И басенка моя не простенька игрушка:

Итак, какой же бы из ней нам выбрать плод?

                    Правительство — Верхушка,

                    А Корень — то народ.

ПОЛОВИЦА

                     Когда-то Половица

             Изволила поднять носок

                     И вздвинуть свой бочок

             Так, что другая уж сестрица

             Высокородия ея

Была подножием сестрицы ног сея.

             «Поди,— она ей говорила,—

                     И с нами не якшись;

Поди и побеги во всю досочью рысь,

                     Поколе будет сила».

Увидев господин, что досочка поднялась,

Велел ее стесать: она с другой сровнялась.

Я, горделивец, баснь пишу тебе сию:

Подобно унизят кичливость и твою.

ПЕРО

К его превосходительству Александру Петровичу Ермолову

      Не на брегах прозрачной Аретузы,

Но там, где Вологда медлительно течет,

В смиренну сень мою спустились кротки музы,

И прелесть некая с тех пор меня влечет

                     Их несть приятны узы.

Уже и Олешев внимал стихам моим

                           Средь сельских долов;

       Теперь хочу я именем твоим

Украсить басенку, чувствительный Ермолов.

              Когда-то (может быть, теперь)

Перо со Автором быть стало не согласно,

Сказало так ему: «Мой друг, себе не верь

И не хвали свое сложение прекрасно.

                                   Напрасно

Ты стал бы без меня головушку ломать;

Тебе бы никогда стихов не написать.

Когда бы за меня не думал ты приняться,

Не стал бы ты со мной за рифмою гоняться.

       А ты меня отнюдь не бережешь,

Раз со сто всякий час в чернила обмакнешь,—

                                  Чей тут

                          Поболе труд?

Спокойно ты сидишь, я только что черкаю —

              И после то ж мараю.

              Так потому стихи сии,

              Без прекословия, мои».

Писатель, тронутый, сказал во оправданье:

«Неправедно сие, мой свет, твое желанье:

Орудьем было ты стихи сии писать,

                    Но я их сочинитель».

              Сильнее можно бы сказать:

Невидимый в нас ум — деяньям повелитель;

Льзя быть деятельным, хотя не хлопотать;

Победой славится не воин — предводитель.

БАСНЬ

Подражание Де Ла Фонтеню

                            Гора в родах

                     Стон страшный испускала

              И причиняла смертным страх.

                     Вселенна представляла,

Что город та родит, поболе, как Париж.—

                     Она родила мышь.

Когда себе сию я баснь воображаю,

                     Рассказ которой лжив,

                           Но смысл правдив,

              Я стихотворца представляю,

              Что в восхищенье восклицает:

«Пою, как поборал врагов Великий Петр!»

То много обещать, что ж из того бывает?

                                   Ветр.

ЗЕРКАЛО

Венецианского искусства труд чудесный,

Стояло Зеркало в палате золотой,

            И прямо против точки той,

Где солнце из-за волн спешит на свод небесный.

Уж первый луч его взливался на буграх

И нежным горизонт румянцем багрянился,

Пастух, что мучим быв любовью, пробудился,

Бродил глухой стезей с овечками в полях.

Уже настал тот час, что солнце выходило

                                  Из туч

                                  И, луч

В пространство устремив воздушное, открыло

                    Во тьме лежавший свет.

                           За ним вослед

Такой же солнца круг и в Зеркале явился,

И золотом кристалл горящим воспалился.

Сиянье Зеркало в кичливость привело,

И вот какую речь оно произнесло:

«Вселенной взоры днесь я с солнцем разделяю

                    И всё то презираю,

                    На что я ни гляжу:

Сиянья равного ни в чем не нахожу».

Но туча мрачная закрыла солнце с краю;

                           Весь блеск пропал;

                                 Кристалл

                           Сумрачен стал.

Лучами милости вельможа осиянный

Мечтает, что пред ним преклонится весь мир;

Но только станет ветр дыхать непостоянный —

Льстецы бегут, один останется кумир.

ИЗГНАНИЕ АПОЛЛОНА

На Феба некогда прогневался Зевес

            И отлучил его с небес

                    На землю в заточенье.

Что делать? Сильному противиться нельзя;

Так Аполлон тотчас исполнил изреченье:

В простого пастуха себя преобразя,

В мгновение с небес свое направил странство

Туда, где пенится Пенеев быстрый ток.

Смиренно платье, посошок

И несколько цветов — вот всё его убранство.

Адмету, доброму Фессалии царю,

Сей кроткий юноша услуги представляет.

И скоро царскими стадами управляет.

Находит в пастырях худые нравы, прю,

                    Сердец ожесточенье,

                    О стаде нераченье,—

Какое общество поборнику искусств!

Несчастлив Аполлон. Но сладостной свирелью

Старается еще открыть пути веселью,

Поет — и се уже владыка грубых чувств:

Влагает в пастырей незнаемую душу,

Учтивость, дружество, приятный разговор,

Желанье нравиться; к нему дриады с