Опер Крюк. Вор вне закона - Константин Алов

Сильвер презрительно скривил губу.

— Зови его. Хоть сейчас врежу.

— Айда к "кормяку", — махнул рукой Быча и все отправились к кормушке. Отверстие, закрытое металлической дверкой, располагалось низко. Чтобы увидеть лицо "дубака", то есть коридорного надзирателя, нужно было чуть ли не встать на колени.

— Давай, — дал отмашку Быча и один из его помощников, длинноносый лопоухий паренек, застучал в дверь.

— Гражданин начальник!

За дверью не обнаружилось никакого движения.

— Тихо! — зашипел Быча. — Они, суки, неслышно ходят.

Как он и предупредил, окно кормушки распахнулось внезапно и в нем появилось недовольное лицо контролера.

— Ну что опять за базар? Дубинала прописать?

Быча хлопнул Сильвера по плечу.

— Давай!

И Сильвер, размахнувшись, запустил кулак снизу вверх, прямо в сонную рожу надзирателя.

Ударить ему не дали. Опять несколько рук вцепились в него и рывком оттащили от кормушки. Вместо Сильвера перед надзирателем появился лопоухий пацан и принялся втирать что-то про больной зуб. Коридорный не стал его выслушивать и захлопнул кормушку.

Сильвер снова не знал, чем закончится и это испытание, но опять действовал интуитивно. Для этого замахивался и бил не спеша. Если бы он врезал как умел, без замаха, по-боксерски, то вряд ли ему сумели бы помешать. Да и сама жертва, скорее всего, просто не успела бы понять, что с ней произошло.

Но, как бы то ни было, испытание он выдержал с честью и по всем понятиям теперь считался правильным арестантом.

— А что ты на Кота взъелся? — спросил Сильвер Бычу, когда они устроились на соседних шконках.

— Я его, суку, еще поймаю! Я когда первую ходку делал, он у меня в отряде "рогом" был, бугром то есть. Мусорам жопу лизал, а пацанов щемил, шакалья морда! Если бы он из хаты не выломился, я бы ему швабру в задницу загнал.

Теперь в камере Сильвер был самым авторитетным лицом после Бычи. Правда формально старшим в камере был поставленный администрацией "батя" — толстый мужик лет сорока по кличке Бобер. Но поскольку сидел он за спекуляцию и считался "барыгой", то, зашуганный Бычей, никаким авторитетом не пользовался, в дела камеры не лез и только втихаря жрал свои передачи и радовался, что его не трогают.

Время от времени Сильвера вытягивали на допрос. Это разнообразило жизнь, но в основном время тянулось невыносимо медленно. Сокамерники развлекались как могли. В основном подшучивали над новичками.

— Хочешь узнать, какой тебе срок влепят? — спрашивал лопоухий у Ботаника.

— А вот гляди, — лопоухий бросал в кружку игральные кости, называемые "мандавошками". — Дунь в кружку изо всей силы. Сколько очков выпадет, такой и срок будет.

Пока Ботаник набирал в легкие воздуха, лопоухий подменял кружку на другую, в которой был насыпан зубной порошок. Ботаник дул изо всей силы и оказывался весь обсыпанным белой пудрой.

Или предлагалось перетягивать палку. Новичку при этом сзади незаметно подставляли таз с водой. Его соперник выпускал палку и новичок обрушивался задом таз. С таким же финалом — падением в таз с водой — новичку предлагали "половить рыбку". Игра "Пропади копеечка" была менее безобидной. В ней жертве розыгрыша незаметно мочились на ноги, а это была прямая дорога в обиженку.

— Эй, чушок, сегодня ночью будешь просить у тюрьмы кликуху, — велел Быча Хрюне.

Засыпая, Сильвер с раздражением слушал как Хрюня орет в щели решетки:

— Тюрьма-тюрьма, дай мне кликуху!

Ему что-то кричали в ответ из других камер.

— Ну что, дала тюрьма кликуху? — спросил наутро Быча.

— Дала, — ответил Хрюня. — Только какую-то странную. Нерусскую. Сародип.

Все слышавшие снова радостно загалдели.

— Эх ты, — отвесил Хрюне леща лопоухий. — "Сародип" — это пидорас наоборот.

От скуки юные зэки изобретали сложности там, где можно было сделать все гораздо проще. Однажды с помощью веревки, "коня", они протащили через канализацию посланный соседями огромный кусок сала, запакованного в целлофан.

— На фига такой гимор? Попросили бы дубака, он бы принес, — удивленно проговорил Сильвер.

— Нет базара, ноги зарядить проще, — согласился Быча. — Зато через говно интереснее!

Описывая "малолетку", Яхонт и Писарь оказались правы во всем кроме одного. Мастей тут было не двадцать и не сорок, а более шестидесяти. По числу арестантов. И все они постоянно менялись. Каждый стремился подняться в камерной иерархии как можно выше и при этом шел по головам других. Несмотря на завоеванный авторитет, Сильверу пару раз пришлось продемонстрировать свое профессиональное боксерское мастерство на особенно борзых и непонятливых. Только после этого его окончательно оставили в покое. Так тянулся срок его следствия.

Суд учел все смягчающие и отягчающие вину обстоятельства. Разбой был переквалифицирован на грабеж и Сильвер получил три года лишения свободы с отбыванием в воспитательно-трудовой колонии под Можайском. Бычу осудили еще раньше. Когда его переводили в камеру — "осужденку", он на прощанье успел крикнуть:

— Все ништяк, Сильвер! Не на волю, так на зону! Может там свидимся?

* * *

На зоне они не просто свиделись, но и оказались в одном отряде. С момента расставания прошло не больше месяца, но Сильвер не сразу узнал Бычу. Быча же сделал вид, что вообще не узнает Сильвера.

Он стал как будто ниже ростом и уже в плечах. Лицо его, казалось, утратило симметрию. Во всяком случае челюсть с правой стороны значительно выдавалась вбок.

Быча шел в голове отряда строевым шагом. Отряд горланил "Не плачь, девчонка!" Двигались они по направлению к приземистому одноэтажному зданию. По исходившей от здания тошнотворной вони в нем можно было безошибочно распознать столовую.

Территория зоны поражала чистотой и благоустроенностью. Ни дать — ни взять пионерский лагерь, а не зона. Барак тоже скорее походил на казарму. Аккуратно, без единой морщинки, заправленные двухэтажные койки, уложенные кирпичиком подушки. Стены пестрели наглядной агитацией. Чувствовалось, что воспитательная работа здесь поставлена на высоком уровне.

Сильвер получил в каптерке кирзовые сапоги и новую хлопчатобумажную робу. Их у него украли прямо в бане. Взамен каптерщик подобрал комплект из старья. Судя по наглой ухмылке, обновки он же и спер.

Бугром отряда, или как здесь говорили "рогом", был чернявый парень с наглыми и злыми глазами. На вид ему было больше восемнадцати. Он и еще несколько здоровяков отличались от основной массы воспитанников колонии щегольски ушитыми мелюстиновыми курточками и раскормленными харями.

Сильвер сразу увидел, что "роги" поддерживают в отряде режим беспощадного террора. За малейшую провинность виновного избивали до потери сознания. Никого из офицеров-воспитателей, кроме дежурного по колонии, он так и не увидел.

На ужин в столовую отряд отправился строем с песней. Войдя в обеденный