Аргонавты 98-го года. Скиталец - Роберт Сервис

— Нехорошо наживаться на них, — заметил я.

— Ничего тут нет нехорошего. Это дело. Ваша нужда — моя удача. О, из тебя никогда не выйдет человек наживы в наш век, мой мальчик. И к тому же шотландец.

— Это пустяки, — сказал Джим, — дайте-ка я расскажу вам, какое я устроил сегодня дело. Вы помните, что я уложил со своими вещами утюг, и вы еще смеялись надо мной, называя меня домашним клопом. Но я соображал. Бывают ведь и там вечера в обществе, и славная выутюженная белая рубаха может очень пригодиться. Во всяком случае, думал я, если в этой глуши не для кого одеваться, я принаряжусь во славу всемогущего; вот почему я захватил свой утюг. — Он посматривал на нас с искорками в глазах и продолжал: — Так вот оказалось, что в лагере всего-навсего три утюга, кроме моего, и так как все франты желают носить крахмальные рубашки, а все размалеванные Иезавели требуют белье с иголочки, то прачки обезумели в поисках за утюгами. Я не собирался продавать своего, но одна старая раскрашенная леди, которая содержит фешенебельную прачешную (и сестра во господе) пришла ко мне со слезами на глазах, так что я в конце концов оказался вынужденным расстаться с ним.

— За сколько, Джим?

— Видите ли, я не хотел быть очень жестоким к старой деве и спустил его дешевле.

— Сколько?

— Видите ли, дело в том, что их всего три или четыре на весь лагерь, поэтому я спросил сто пятьдесят долларов, и она с быстротой молнии потащила меня в лавку и заплатила песком! — И он помахал мешочком перед нашими смеющимися лицами.

— Это очень удачно, — сказал я. — Но здесь, кажется, все вверх дном. Сегодня я встретил человека, несшего ящик с яблоками. Толпа умоляла открыть его. Он распродал эти яблоки по доллару за штуку, и люди чуть не дрались за них.

Так было со всем. Цены стояли невероятные. Яйца и свечи продавались по доллару за штуку, а картофель по доллару за фунт. А в прошлом году гвозди для подков продавались по доллару за гвоздь.

Снова я блуждал по длинной улице с ужасной ноющей тоской в сердце. О, если б я только знал, что она в безопасности. Каждая стройная женщина издали казалась мне похожей на нее, и сердце мое начинало биться от волнений. Но всякий раз мне приходилось испытывать разочарование. Нигде не было и следа Берны.

В таком возбужденном и тревожном состоянии духа я взбирался по склону, который осеняет золотоносный город. Его называют Куполом. Поверхность его глубоко изрезана шрамами, как бы изрыта космическим вихрем. Здесь на самой вершине у каменного кургана я останавливался, проникнутый глубоким благоговением. Оттуда открывался обширный горизонт подавляющего величия. Подо мной протекал могучий Юкон, то извиваясь серебряной лентой, то расширяясь в озеро ртути. Он казался неподвижным, мертвым, как кусок зеркала на собольем покрывале. Огромная долина была сверхъестественно тиха и похожа на мантию, погруженную в тень долгой, долгой ночи. Край был безмолвный, пустынный, безжизненный, с закругленными очертаниями, изобилующий грубыми складками и дерзкими изгибами. Горы походили на спящих гигантов. Тут виднелась выпуклость женской груди, там след мужского бедра. А за этой грудой растянувшихся титанов далеко, далеко вдали поднималась, как ограждающий частокол, зубчатая линия скал.

Они, казалось, восставали внезапно против сияющего неба, чудовищные, ужасные, как вихрь, приводящие в смятение чувства. Их первобытные лики были фантастически высечены и вырублены. Тут они царили в вечном уединении, девственные вершины, неоскверненные долины, невыразимо унылые, полные дикого величия. А за их бурными гребнями в горне хаоса, несомненно, творился новый мир. Я смотрел туда, где извергалось устье Бонанцы, глубокое, как пропасть, залитое пурпурной сетью огней. Там была золотая долина, безмолвствовавшая веками и теперь звеневшая человеческими голосами и бурлившая человеческой борьбой.

За ней была лесистая котловина Клондайка, мрачно выраставшая в горы, говорившая о смерти. Эта бесконечная пустынность, неутолимая тоска подавляли меня. Я был рад снова вернуться туда, где подобно белым голышам на берегу, мерцали палатки золотоносного города.

Где-нибудь в этой груде парусины, в этом лабиринте лачуг была Берна. Быть может, она лежала сейчас с расширенными от ужаса глазами или обливала безотрадную подушку горячими слезами. Где-нибудь там… О, я должен найти ее. Я вернулся в город. Я снова прошел по его длинной улице с сотнями парусиновых вывесок. Это был город вывесок. Каждая торговля имела свое развевающееся знамя, и под этими знаменами сновала неугомонная толпа. Тут попадались люди с приисков в фланелевых рубахах и плисовых штанах, в стетсонах и высоких сапогах. Здесь были люди с пути в свитерах и макинтошах, в немецких чулках и шапках с лопастями. Все были загорелые и бородатые, сухощавые и гибкие. Меня удивляла серьезность их лиц, пока я не вспомнил, что перед ними была проблема жестокой борьбы, а не темного солнечного края. Здесь на севере было состязание Мужей, состязание Мужей в стране Мужей, где солнечный свет долгого, долгого дня всегда сменяется мраком долгой, долгой ночи. О, если бы только я мог найти ее! Край был величественной симфонией, а она главной темой ее. Я купил номер «Самородка» и вошел в Саурдафский ресторан, чтобы прочесть его. Я сидел там, потягивая кофе и равнодушно просматривая газету, когда одна заметка привлекла мое внимание и зажгла сердце внезапной надеждой.

ГЛАВА II

В ней было следующее:

«Джек Локасто проиграл девятнадцать тысяч долларов».

«Вчера вечером в салуне «Мула» состоялась самая крупная игра, какая когда-либо имела место в Даусоне. Джек Локасто из Эльдорадо, хорошо известный, как один из богатейших владельцев приисков в Клондайке, Клод Терри и Чарли Гау были главными участниками игры, которая обошлась первому из них в девятнадцать тысяч долларов. Локасто прибыл в Даусон со своих приисков вчера. Говорят, что перед отъездом из Форкса он проиграл около 5000 долларов. Вчера же вечером он начал игру в Муле с Гау и Терри, желая, как думают, вернуть свой проигрыш в Форксе. Игра длилась почти всю ночь и при расчете выяснилось, что Локасто, как указано выше, проиграл 19 000 долларов. Это, должно быть, самый крупный индивидуальный проигрыш в истории Клондайкской игры в покер, когда-либо сделанный в один присест».

Джек Локасто! Почему я не вспомнил о нем раньше. Конечно, если кто-нибудь мог знать о девушке, это был он. Я решил сейчас же расспросить его. Итак, поспешно допив кофе, я спросил у похожего на скопца слуги, где мне найти Клондайкского Короля.

— О, Черного Джека! — сказал он, — что же, в «Зеленом Дереве», или в «Тиволи», или в «Монте-Карло». Сейчас идет крупная игра в покер, и он, должно быть, там.