100 великих казней - Елена Авадяева

Такая угроза более не походила на шутку. Генрих отправил Кентскую Деву, монахов и патера Бокинга в Лондонскую Башню, а оттуда в Тибурн, где повелел всех их казнить прилюдно.

Бедная девушка в последние минуты своей жизни призналась, что на самом деле она простая, нимало не вдохновленная небесами женщина, и исполняла лишь то, что ей приказывали святые отцы во славу Бога и на пользу церкви. Комната в Лондонской Башне, в которой жила бедная Кентская Дева, сохранила на многие годы название Светлица Монахини.

Без сомнения, Фишер поддерживал Кентскую Деву, он надеялся, что ее иллюзии приведут к благим результатам. Он полагал, что короля, дожидавшегося Анну шесть месяцев, можно запугать и уговорить на отсрочку в несколько лет, после чего ему уже легче было бы переменить свое намерение. Питая такие надежды, епископ принял сторону Кентской Девы, поощрял ее видения и подстрекал общественное любопытство, давая понять, что ее слова от Бога.

Вскоре после ареста Кентской Девы, Джон Фишер, 80-летний старец, был схвачен, предан суду как заговорщик и отвезен в Лондонскую Башню. Выходя на берег под сводами Водяных Ворот, он обратился к окружавшей его толпе стражей и гребцов. «Мне ничего не оставили, — сказал он, — и я не могу ничего дать вам, но примите мою сердечную благодарность!»

Помещенный в Крепком покое, Фишер очень страдал от холода и сырости, ибо башня не только стояла над рвом, но и была открыта восточным ветрам и речному туману.

Фишер писал Кромвелю самые плачевные письма и жаловался на то, что его оставили без теплой одежды. Однако, несмотря ни на что, он не терял мужества и своего обычного юмора. Однажды разнесся слух, что он будет казнен, и потому его повар не принес ему обеда.

«Отчего я остался голодным?» — спросил Фишер, увидев повара. «В городе говорили, что вы будете казнены, и потому я полагал излишним готовить для вас обед», — отвечал повар.

«И, однако, несмотря на слухи, я жив, — заметил кардинал, — потому, что бы не говорили обо мне, ты готовь обед каждый день, и, если придя сюда, не найдешь меня, съешь его сам».

Генрих и Кромвель сохранили бы ему жизнь, если бы видели удобный способ, но ни Фишер, ни его друзья не шли ни на малейший компромисс. Напротив, как член римской церкви, Фишер даже в тюрьме поддерживал переписку с Римом, враждебным королеве Анне, и Павел III избрал несчастливый час, когда послал ему кардинальскую шапку против воли короля. Узнав об этом, Генрих воскликнул: «Клянусь Богом, он наденет ее только на плечи». Смертный приговор был доставлен в Башню в полночь, и наместник сэр Эдмунд Вальсингам пошел в пять часов утра объявить Фишеру его роковую судьбу. «Вы принесли мне важную новость, я давно уже ее ожидаю. В каком часу я должен умереть?»

«В девять!» — отвечал Вальсингам.

«А теперь который?»

«Пять!»

«Так, с вашего позволения, я усну на часок-другой, я очень мало спал». Вальсингам ушел, и кардинал спал до семи часов, потом он встал и оделся в свое лучшее платье. Когда слуга спросил его, зачем он так наряжается, Фишер ответил:

«Разве ты не видишь, что я иду под венец?»

Взяв в руки Евангелие, он пошел к Башенной горе. Взглянув на закрытое Евангелие, он вознес к небу мольбу, чтобы Господь послал ему силы мужественно перенести смертный час. Остановившись, он открыл святую книгу и громко прочел первые строки, попавшиеся ему на глаза: «Се жизнь вечная, знать Тебя еже есть истинный Бог и Иисуса Христа, еже ты послал нам».

Успокоенный этими словами, он продолжал идти бодро вверх по крутой горе, повторяя: «Се жизнь вечная». Наконец он достиг эшафота и, сказав несколько слов народу, мужественно сложил на плахе свою седую голову.

МИГЕЛЬ СЕРВЕТ

Ибо если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы… Будучи же судимы, отказываемся от Господа, чтобы не быть осужденными с миром.

Мигель Сервет, испанский мыслитель, ученый, врач, родился в 1509 году в Вильянуэве, в Арагоне. Получил диплом врача и поселился в Париже. Посвятил себя сочинению книг по философии и теологии, в которых критиковал основы Христианской доктрины, в публичной полемике бросил вызов Парижскому университету, вынужден был бежать. Судьба столкнула Сервета с могущественным женевским богословом Кальвином. В 1553 году по доносу Кальвина он был арестован инквизицией, сумел бежать и был схвачен вторично в Женеве. Историю смерти Сервета изложил, как всегда с поразительным психологическим мастерством, Стефан Цвейг:

«Изолированный в своей темнице от всего света, Сервет недели и недели предается экзальтированным надеждам. По своей природе крайне подверженный фантазированию и, кроме того, еще сбитый с толку тайными нашептываниями своих мнимых друзей, он все более и более одурманивается иллюзией, что уже давно убедил судей в истинности своих тезисов и что узурпатор Кальвин не сегодня — завтра под ругательства и проклятия будет с позором изгнан из города. Тем более ужасным является пробуждение Сервета, когда в его камеру входят секретари Совета, и один из них с каменным лицом, обстоятельно, развернув пергаментный список, зачитывает приговор. Как удар грома разражается этот приговор над головой Сервета. Словно каменный, не понимая, что произошло нечто чудовищное, слушает он объявляемое ему решение, по которому его уже завтра сожгут заживо как богохульника. Несколько минут стоит он, глухой, ничего не понимающий человек. Затем нервы истязаемого человека не выдерживают. Он начинает стонать, жаловаться, плакать, из его гортани на родном испанском языке вырывается леденящий душу крик ужаса. „Misericordia!“ („Милосердия!“). Его бесконечно уязвленная гордость полностью раздавлена страшным известием: несчастный, уничтоженный человек неподвижно смотрит перед собой остановившимися глазами, в которых нет искры жизни.

И упрямые проповедники уже считают, что за мирским триумфом над Серветом придет триумф духовный, что вот-вот можно будет вырвать у него добровольное признание в своих заблуждениях.

Но удивительно: едва проповедники слова Божьего касаются сокровеннейших фибр души этого почти мертвого человека — веры, едва требуют от него отречения от своих тезисов, мощно и гордо вспыхивает в нем прежнее его упорство. Пусть судят его, пусть подвергают мучениям, пусть сжигают его, пусть рвут его тело на части — Сервет не отступится от своего мировоззрения ни на дюйм… Резко он отклоняет настойчивые уговоры Фареля, спешно приехавшего из Лозанны в Женеву, чтобы вместе с Кальвином отпраздновать победу. Сервет утверждает, что земной приговор никогда не решит, прав человек в божеских вопросах или не прав. Убить — не значит убедить».

Перед смертью Сервет попросил свидания со своим обвинителем — Кальвином. Не для того, чтобы просить о помиловании, а чтобы просить о прощении в подлинно христианском смысле (прощении души, а не тела). Кальвин оказался настолько напыщенно высокомерным, что фактически не понял, о чем идет речь. Он по-прежнему требовал, чтобы Сервет признал его богословскую правоту, ну а христианского примирения меж ними быть не может.

Этот приговор был приведен в исполнение 27 октября 1553 года.

«Конец ужасен, — пишет Цвейг. — 27 октября в одиннадцать утра приговоренного выводят в лохмотьях из темницы. Впервые за долгое время и в последний раз глаза, на веки вечные отвыкшие от света, видят небесное сияние; со всклокоченной бородой, грязный и истощенный, с цепями, лязгающими на каждом шагу. Идет, шатаясь, обреченный, и на ярком осеннем свету страшно его пепельное одряхлевшее лицо. Перед ступенями ратуши палачи грубо, с силой толкают с трудом стоящего на ногах человека… — он падает на колени. Склоненным обязан он выслушать приговор, который заканчивается словами:

„Мы, синдики, уголовные судьи этого города, вынесли и излагаем письменно наше решение, согласно которому тебя, Мигель Сервет, мы приговариваем в оковах быть доставленному на площадь Шампань, привязанному к столбу и заживо сожженному вместе с твоими книгами, писанными и печатанными тобой до полного испепеления. Так должен ты закончить свои дни, чтобы дать предостерегающий пример всем другим, кто решится на такое же преступление“.

Дрожа от нервного потрясения и холода, слушает приговоренный решение суда. В смертельном страхе подползает он на коленях к членам магистрата и умоляет их о малом снисхождении — быть казненным мечом, с тем, чтобы „избыток страданий не довел его до отчаяния“. Если он и согрешил, то сделал это по незнанию; всегда у него была только одна мысль — способствовать Божьей славе. В этот момент между судьями и человеком на коленях появляется Фарель. Громко спрашивает он приговоренного к смерти, согласен ли тот отказаться от своего учения, отрицающего триединство, в этом случае он получит право на более милосердную казнь. Но… Сервет вновь решительно отказывается от предложенного торга и повторяет ранее сказанные им слова, что ради своих убеждений готов вытерпеть любые муки.