И возродится легенда (СИ) - Ника Дмитриевна Ракитина

И не могла предпочесть одну, бросая остальные на сожжение! Какую-то минуту Льюэве хотелось умереть вместе с ними. Глаза наткнулись на чернильницу-долбленку, которую она по приказу деда всегда носила на прогулку, чтобы записать любую важную мысль, и решение вспыхнуло, может, более яркое, чем разгоравшийся у библиотеки пожар. «Я же помню вас наизусть, до строчки, до завитка заглавной буквы. То, что сгорит здесь — всего лишь оболочка, я унесу вас с собой в своем сердце и напишу заново! (Ох, знала бы я, сколько надо для этого времени! Да и будет ли у меня это время?) Книги бросают прежде всего»… Льюэве бросала их на пол, и свежее солнце блестело на корешках. Она вырвала лист со стихами о любви и поднесла к нему свечу. Пламя сперва медленно обгладывало края, а после брызнуло вверх, радостно заскакало. Когда книги занялись, девушка бросилась прочь, на галерею, и слезы сохли у нее на глазах.

Она глянула на зал через перила. Четыре свечи возле деда горели совсем неярко в снопах солнца, падающих сквозь витражи. Внучка спустилась и поцеловала деда в лоб. Она совсем не боялась. «Ты хорошо учил меня, дед. Прощай. Вот-вот огонь заставит вспыхнуть просохшее за века отлакированное дерево потолков и перегородок. У тебя будет славное погребение. Прости».

Она тронула осколки серебряного кораблика у него на груди. Дождинка верила, что в вечернем небе над Амавельдой сегодня зажжется еще одна звезда.

Льюэве, Дождинка. Контесса Калган. Одна из знамен мятежа. Последняя, кто видел живым мастера Грааля. Человечек, спасший их всех после предательства и казни. Но это было потом. А тем летом Льюэве нашли на болоте едва не умирающей от голода.

Она была смешной. Всегда таскала с собой долбленку с чернилами, перья и книжицу. Говорила учеными словами. Герои книг ей были понятнее и ближе тех, кто рядом. Парни обзывали Дождинку принцессой. А она оказалась храбрее всех…

И сейчас помогла Эрили вспомнить, где та находится.

Глава 17

Затравелая, поросшая чернолесьем дорога привела вуивр, как по ниточке, к избушке, скрытой под разросшейся елью. Переплетенным и обмазанным глинам стенам давно бы уже проломиться под напором лиловой поросли, порогу из щелястого бревна — сгнить и рассыпаться в труху, став кормом для львиного зева, мелких колокольчиков, цветочков, щекочущих мелким пухом ноздри — их название Эриль не то позабыла, не то вовсе не знала. Но избушка стояла. И даже труба на крыше — диво дивное рядом с весями, где избы топились по-черному, — не покосилась и не ухнула внутрь. Двери удалось оттянуть в сторону, не сломав напрочь. Из норы пахнуло плесенью, прелью, холодной землей. На утоптанном земляном полу, приходившемся куда ниже порога, по щиколотку набралось сучков, сухих листьев, комковатой пыли с паутиной. Пространство между стенами пауки тоже заплели тенетами, и пришлось рвать эти сети, выгребать из волос, отлеплять от лица. Эриль сердито щурилась, терла щеки кулаками. После смастрячила веники из полыни и березовых прутьев, нашла дощечку и принялась выгребать из избушки все подряд. Годное развешивала и расставляла сушиться, негодное уносила подальше в старую яму. Скребла пол и стены яростно, получая мрачное удовлетворение. Усталости она не чувствовала, зато вместе со старой паутиной как-то избавилась от мрачности, в которой последние дни пребывала. И домывала утварь водой из ручья, уже напевая себе под нос.

…Hо считанные дни нанизаны, как бусы,

Hа тоненькую жизнь, непрочную, как нить…

Старые плащи и сенники прокисли и для сна не годились. Наточив найденный под печкой топор, Эриль нарубила еловых лапок и сделала удобную, хотя и несколько колючую постель. Вонь прели перебил смолистый резкий запах.

Покончив с уборкой, вуивр вымылась в ледяном, несмотря на начало лета, ручье, выбила пыль из сапог, выстирала штаны с рубахой. Разложила одежду сохнуть под почти отвесными солнечными лучами и сама вытянулась не траве, не опасаясь, что покусают насекомые: кожу вуивр не так просто было прокусить или проколоть. А солнце светило так приятно, лучи были такими теплыми… Лес шелестел кронами, убаюкивая… И половинка вуивр спала, а вторая чутко прислушивалась к окружающему, готовая предупредить о любом необычном шорохе.

И все же появление Леля Эриль проспала. Должно быть, недреманная частичка не сочла его угрозой. Наоборот, расслабилась при появлении.

Коня Лель оставил подальше, и сам подошел пешком, почти беззвучно ступая охотничьими сапогами на мягкой подошве, стараясь не тревожить ни песчинки, ни камешки, ни траву. Остановился так, чтобы тень падала за спину, и долго, до бесконечности, любовался спящей женщиной: как она дремлет, раскинувшись, и тени бродят по лицу, как те, что оставляет, пролетая над водой, стрекоза-коромысло. Его собственное лицо тоже исказилось: одновременно мукой и счастьем. А прутик в руке застыл, не коснувшись мягкой замши штанины.

Лель долго сдерживал дыхание, любуясь, и уже собирался отступить, но наступил на сучок, и едва слышный треск, вплетшийся в шелест веток и ветерок, разбудил вуивр. И она исчезла.

Лицо короля сделалось растерянным и виноватым: прекрасная живая картина, застывшая в растянутом времени. Эриль искренне улыбнулась. Разноцветные глаза, трещинка на верхней губе, светлые волосы, неровно падающие на загорелый лоб… Такой родной, до каждой мельчайшей черточки. Как она вообще могла жить без него? Вуивр вовремя остановила руку, чтобы не причинить боли прикосновением, и вынырнула в обычное время уже одетая. Большим пальцем ноги поковырялась в траве, виновато глядя в землю.

Горячие ладони короля легли Эрили на плечи: осторожно, словно сжимали хрупкую драгоценность.

— Я тебя никому не…

Лель опустился на колени, словно подломились ноги. А может, так и было. Уткнулся в живот Эрили лбом, тяжело дыша. Поднял лицо к ее опущенному. Сказал глухо:

— Стань моей женой.

Вуивр развела руки с перевязанными запястьями:

— А… это? Я не смогу войти ни в один храм.

— Мне все равно. Мы что-нибудь придумаем. Только… не исчезай больше. Пожалуйста.

— А то ты будешь гоняться за мной по всей Тарвене?

— Я не гонялся, — Лель улыбнулся. — Меня вывел к тебе лучший в мире маг. И очень практичный телохранитель, который и без мага знал, где тебя искать.

Лель встал, пошевелив плечами, и из-под ладони глядя, как «лучший в мире маг» спешит к ним широким шагом, а «очень практичный телохранитель» ведет за поводья коней: Дыма и своего собственного. И в хвосте едет Батрисс на вороном, кланяясь сучьям, тянущимся через дорогу, но не желая слезать с седла.

— А смотрю, у тебя тут миленько, —