Сахара — не только песок - Иржи Галеш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Площадь нагорья Тассилин-Аджер огромна — около 500 километров длиной и 50—150 шириной. Его юго-восточная часть напоминает поднятую под углом плоскую доску, на юго-западе ограниченную отвесным сколом; к северо-востоку доска чуть-чуть поднимается и разрезается огромными каньонами, оставшимися от больших рек, по которым еще и сейчас катятся воды во время половодья после зимних дождей. Пустыня быстро «всасывает» эту воду.
По дороге нам дважды попадались многочисленные группы газелей Gazella dorcas, и мы могли наблюдать их с относительно близкого расстояния. За один-единственный день я видел их больше, чем за все предыдущие поездки. Это был первый признак того, что мы приближаемся к исключительно интересному месту, и одновременно доказательством того, что едем не по транспортной магистрали, не по охотничьим угодьям.
Слева от дороги уже начинался один из тех миниканьонов, которые брали здесь свое начало и уходили на юго-восток. Вантити попросил остановиться, и тотчас же из-за поворота каньона появились туарегские женщины. (Отакар Штерба назвал это место в своих записях «районный город «У трех баб»). Из-за их спин настороженно выглядывала группка детей; мужчины были со своими стадами вне пределов нашей видимости. С помощью Вантити мы осуществили пристрелочный «опрос» на тему «рушаф» (по-туарегски «крокодил»). Женщины отрицательно качали головами. Их тут давно никто не видел. Молодежь сейчас даже и не знает, как он выглядит.
Но нас, конечно, интересовала и природная среда, в которой крокодилы Сахары жили целые тысячелетия и исчезли только тогда, когда сюда проник авангард цивилизации— воинский гарнизон. Мы взяли из машины запас продовольствия на два дня и все необходимое для работы. Вантити повел нас по щебенчатой скальной равнине, простирающейся к юго-востоку; два часа шли мы по этой местности, и ничто не говорило о том, что так будет не всегда.
Вдруг на ровной поверхности появился шрам, рассекающий ее поперек. Перед нами — каньон Имигроу, почти стометровой глубины и несколько сот метров в ширину. Найти место для спуска оказалось совсем не просто. Внизу, на плоском дне каньона, был совсем другой мир: изобилие воды и растительности. Отдельные заводи (гельты), тянущиеся друг за другом по речному руслу, были лишь воспоминанием о реке, которая течет здесь только в период зимних дождей.
Спуск по совету Вантити мы отложили до утра. Внизу было великое множество кусающихся насекомых, которые днем на солнце не появляются (не исключено, что тут бывает и малярия). Ночью стало очень холодно, так что никто из нас не проспал страстно ожидаемого рассвета — все уже давно проснулись, скрюченные от холода, и с отчаянием дожидались наступления полуденной жары. Когда в полдень человек вдруг оказывается в голой пустыне, этот ночной, пронимающий до костей холод кажется ему абсолютным благом, о котором он только мечтает. Так что сахарская пустыня кроме всего прочего имеет еще и то достоинство, что здесь постоянно есть чему радоваться. Спустившись на дно каньона, мы разделились на три группы: одну стационарную, которая занялась обловом заводи, и две исследовательские, двинувшиеся по каньону вверх и вниз.
Уровень воды в гельтах был намного ниже среднего; одни гельты представляли собой незначительные лужицы между каменными валунами, другие — тянулись метров на сто. Глубина лишь в редких случаях превышала два метра. Берега — иногда скалистые, иногда песчаные — густо поросли тростником, в котором мы порой теряли друг друга. В большинстве гельт вода была мутной, однако местами пробивались чистые источники; нашли мы и сильно минерализованные, и газированные железистоуглеродные источники — приятное пополнение наших жалких запасов питьевой воды. Даже в самых маленьких высыхающих лужах оказалось немыслимое количество рыбы — некоторых мы вытаскивали из воды прямо за хребет, выступающий над поверхностью воды. Ловить рыбу в больших заводях было, наоборот, иногда довольно трудно — большие, подточенные водой валуны мешали закидывать сети и сачки. Из четырех видов рыб, обнаруженных среди отлова стационарной группы, самой интересной была Tilapia nilotica, распространенная широко в водах Нила и Нигера и ранее, вероятно, входившая в ихтиофауну всей Сахары.
Богатство рыбы уже само по себе было косвенным доказательством существования большого разнообразия мелких обитателей в воде, служащих пищей рыбам. Бросались в глаза большие плавунцы и хищные личинки стрекоз. При поверхностном исследовании мы обнаружили по крайней мере два вида жаб и обычные виды мелких наземных позвоночных. Исключительно много было птиц: несколько видов певчих, три вида больших голенастых и два — хищных.
Все это богатство жизни было сосредоточено в узкой полосе «микромира» каньона — совершенно иного мира по сравнению с окружающей пустыней, который своей относительной сохранностью обязан, конечно, неприступности этих мест. Но достаточно проложить лишь одну удобную дорогу, и каньон может на короткое время стать раем для охотников. Для истребления крупных птиц хватит одной облавы. Для отравления вод, слегка просачивающихся через песок на дне каньона и текущих от заводи к заводи, хватит и небольшого количества отбросов — из тех, что уносят реки в самых густонаселенных частях земного шара от всех поселений человека.
Мы не встретили никаких следов крокодилов, до недавнего времени живших тут. Но несомненно, небольшое количество этих животных могло бы здесь прокормиться еще и сейчас. Поэтому попытка восстановить популяцию подселением не должна казаться в принципе невозможной. Научную же ценность первоначальной популяции, приспособленной к здешним условиям, конечно, ничем возместить нельзя.
За два дня нашего пребывания в Имигроу мы провели наблюдения, собрали коллекции и сделали находку, значение которой мы поначалу не оценили. Это была серия доисторических наскальных рисунков, которыми так богато Тассили; рисунки скрывались под навесами откосов каньона. Мы сделали несколько снимков самых отчетливых рисунков здешней «галереи». Наше внимание привлекли два изображения жирафов, выполненные в совсем различных стилях: одно — примитивный схематический штриховой рисунок — совершенно очевидно, принадлежало к более древним памятникам охотничьего периода, в то время как другое — явно более поздний рисунок с проработанным узором характерных пятен на шее жирафа — по своему исполнению соответствовала скорее более зрелым рисункам последующей, пастушьей эры. Внимание Отакара Штербы привлекли изображения странных созданий овальной формы, напоминавших, по его мнению, медуз. Конечно, возражать пану доценту невежливо, но мы все же
