Веселая наука. Протоколы совещаний - Евгений Головин

Языческие и монотеистические религии антагонистичны в принципе. Если «вакханалия» — бранное слово у христиан, то у язычников оно обозначает великое событие — празднество Диониса, где разыгрывались «чудовищные непристойности». В шипении виноградной пены, в дикой охоте, по прихоти своенравного бога у женщин клитор вырастал итифаллосом, у мужчин набухали груди и текло молоко.

Благодаря многовековым усилиям христиан и мусульман уничтожены практически все артефакты этой эротически ориентированной культуры. Арнольд Хаузер в «Социальной истории искусства» упоминает о ярости святого Бонифация (VII в.), который не поленился железным острием посоха искрошить дивные мозаики в термах Пьемонта, изображающие любовные подвиги Зевса: на одной Зевс в виде змея Фанеса вползал в вагину дочери своей Персефоны, на другой бился голубиными крыльями в раскиданных ногах нимфы Фтии — последнее святой Бонифаций почел оскорблением идеи аннунциации. Роден возмущался епископом Аланусом (VII в.): сей фанатик христианской морали велел разбить древнюю статую Кибелы в позе аутопрегнации — андрогинная великая мать погружала в вагину свой фаллос-язык. Турки растащили по кускам драгоценный мрамор храма Афродиты в Коринфе, где на барельефе дракон насиловал прикованную к скале Андромеду.

Фаллицизму свойственно обожание солнца и восточной стороны небосвода. Фаллос рождается на Востоке, достигает меридионального апогея и умирает на Западе (По зодиаку: Овен, Лев, Дева). Статуи Приапа были ориентированы на Восток. В анонимных комментариях к «Пещере нимф» Порфирия сказано: «Согласно Платону, сперма рождается в мозгу, что соответствует Востоку, и выливается в женскую воду Запада. Поэтому восточный Гермес обычно изображается маленьким мальчиком с большим возбужденным фаллосом».

Активная диффузия огненно-сперматических эйдосов и влажной женской субстанции стимулирует напряженную пульсацию жизни. В космических стихиях силы распределяются так: мужской огонь; женский воздух под доминацией огня; вода — свободная динамика двух начал; холодная вода, тяготеющая к земле — женская доминация.

Свободная динамика огня, воздуха и воды отличает Океанос Посейдона и Тетис, Эроса и Афродиты. В таком климате аналитическое познание не имеет смысла — имена, дистинкции, детерминации вещей совершенно нестабильны. Если здесь и бросают якорь, судьба этого якоря неведома. Здесь нельзя доверять константам физическим и психическим, нельзя четко различать явь и сон; здесь мираж расплывается иллюзией, а фантом — галлюцинацией. Точнее, подобные слова, призванные разделять воображаемое и сомнамбулическое от осязаемой реальности, теряют конкретное значение, распадаясь в смутных ассоциациях. Джон Рескин до известной степени имел основания утверждать, что греки придумали свою мифологию, созерцая грандиозные панорамы и битвы облаков[53]. Здесь вполне легитимно классическое сравнение: при взгляде на женщину мужское сердце стучит, кровь волнуется, сперма концентрируется и затем изливается; небо обнимает мать-землю, собирает тучи, возбуждает грозы, насыщает почву плодоносным дождем.

Акватическую атмосферу Архипелага, реки, леса, горы, пещеры населяли бесчисленные демоны, саламандры, сильфы, сатиры, никсы, ореады, дриады, рожденные в беспрерывном пан-эротизме. Чувствовать и быть в подобном мире способно гибкое, свободное, подвижное восприятие вне жизненного опыта, памяти и умозаключений.

К берегу, где вечер вечен,Спустился он из древних чувственных лесовИ устремился дальше, и привлек егоШум крыльев,Освобожденный в биенье сердцаБешеной воды;Призрак. (пропал и снова расцвел)Увидел он;И уже в повороте увидел:Это была нимфа, она спалаВертикально, обнимая вяз.И, колеблясь в душе своей от обманаК пламени истинному, пришел на луг.Тени собирались в глазах девушек,Словно вечер к подножию олив;Дистилляция. Ветви сочилисьМедленным стреловидным дождем.Руки пастуха были стеклом,Разглаженным вялой лихорадкой.

Стихотворение Джузеппе Унгаретти называется «Остров».

Следует ли стихотворением современного поэта иллюстрировать античную космогонию, античное восприятие? Новая поэзия отличается метафорической сложностью и темнотой — ее зачастую не умеет разъяснить даже автор. Зачарованный красотой случайного образа, современный поэт просто напросто «уступает инициативу словам».

Однако это не касается читательской интерпретации. Зыбкая неопределенность стихотворения Унгаретти отражает галлюцинативное сплетенье метаморфоз вне последовательности более или менее разумной. Но люди жаждут интереса, чудес, осторожных экскурсий в безумие. Ведь по сути дела каузальный детерминизм прагматичен и провинциален, его выводы вполне безотрадны. Человеческая жизнь в бесконечной вселенной — стохастический казус. Для новой науки солнечная система тоже, в известном смысле, обреченный архипелаг, непонятно зачем плывущий в океане пустоты, туманностей, черных дыр и т. п. Если в античной мифологии нет понятия смерти, то ныне «жизнь только изъян в кристалле небытия» по изысканному выражению Поля Валери. Скука, молчание, тьма, звезды, раскинутые на сотни и тысячи световых лет…

Пастуха из стихотворения «Остров» привлек «шум крыльев… освобожденный в биенье сердца… бешеной воды», его «я» на мгновенье вспыхнуло в субтильной плоти души, он увидел и услышал иными глазами и ушами чудо акватической стихии. Несмотря на резонное колебание «от обмана к пламени истинному», возвышенный и чуждый тон стихотворения выдержан до конца. Унгаретти хорошо передал робкую почтительность, которую иногда вызывает у «modernes» мифически акцентированная секунда.

Герой этого стихотворения — сторонний наблюдатель; любопытен «абориген» Океаноса в климате Афродиты Анадиомены.

Согласно Парацельсу, органы чувств субтильного тела, активные и подвижные, способны влиять на композицию увиденного и услышанного. Он назвал их patres (отцовские, мужские). Для земных, пассивно-женских чувств (matrices) мир независим от наблюдателя и функционирует либо по воле Божьей, либо по собственным «объективным законам» — их можно отчасти познать, однако никто не застрахован от злого фатума, катастроф, несчастных случаев и, разумеется, неизбежной смерти.

Приближенность Океаноса к стихии огня определяет мужскую творческую интенсивность. Монолог фавна из поэмы Стефана Малларме «Послеполуденный отдых фавна»:

Ты знаешь, моя страсть: пурпурный и зрелыйГранат трескается и пчелы гудят,И наша кровь вздымается волнойИ разлетается из улья желаний…

Этот фавн, прежде всего, эстет и музыкант, он растворяет эротический порыв в медлительных колебаниях сна и реальности, водно-воздушной и земной природы нимф. Нашептал ли ручей грезу о синих девичьих глазах, навел ли солнечный огонь соблазнительный мираж, или он действительно видел нимф, гнался за ними, и одна оставила укус на его груди — поэма развивается в неопределенности этого размышления. Фавну, скорее, нравятся эти сомнения, его универсальное «да» устраивает любое положение вещей. Неудача любовной охоты стимулирует воображение, точнее, энергию фантомальных манифестаций воздушной стихии. Итифаллос или напряженный восклицательный знак упивается собственным бытием.

Когда я выпью сок из винограда, я,Чтобы прогнать сожалениеоб утраченном наслаждении,Смеясь, поднимаю в небо пустую гроздь,Раздуваю поникшие ягоды, страстноСмотрю сквозь них на солнце.

Этот реванш воображения вряд ли утешит земного обитателя, но здесь речь идет об ином винограде, иных губах. Если земной мужчина в поле женского притяжения «думает только об одном», то активная страсть фавна свободна от подобной фиксации. Ведь «наша кровь вздымается волной и разлетается из улья желаний». Активная страсть разнообразно интерпретирует желанное.

Фавн живет согласно мифической парадигме

Бог Пан преследовал дивную певицу — нимфу Сиринкс, она расцвела на берегу реки зарослями тростника. (Надобно упомянуть о христианской контаминации античной мифологии. Нимфы, спасаясь от бешеной похоти сатиров и фавнов, просят богов о защите и часто эту защиту получают. Но дело в том, что в язычестве нет института просьб и молитв. Нимфы — девицы вовсе даже не беспомощные. Сиринкс, дочь речного божества, отлично владела искусством превращений). Итак, Пан срезал упомянутый тростник, скрепил воском — получилась свирель: с ее помощью он «настроил» планеты по натуральным интервалам. Таково эротически-насильственное происхождение музыки. Потому фавн из поэмы говорит: «Я укротил талантом своенравный тростник». Эта победа внушает ему вполне героический замысел: немного посплю, затем отправлюсь к Венериной горе (Этна, Monte Veneris, клитор Венеры):