Без Отечества… Цикл ’Без Веры, Царя и Отечества’ - Василий Сергеевич Панфилов

— Веришь ли, барин, — неожиданно зло усмехнулся солдат, — ночами сниться началось, как я штыком унтеру своему брюхо протыкаю! А уж что я делал во сне с поручиком Зубатым…

Он ощерился на миг, вздёрнув верхнюю губу и показав желтоватые, но ровные и здоровые на вид зубы.

— Не боишься, барин? — с вызовом осведомился он.

— Я? — вздёргиваю бровь и усмехаюсь. А я, уж поверьте, могу…

— Погодьте… — напрягся Афанасий. В глазах мелькнуло узнавание…

… и дальше разговор пошёл нормально.

— В госпитале когда пришли, добровольцев стали выкликать во Францию, — глухо рассказывал солдат, вцепившись руками в давно опустевшую чашку из-под кофе, — я так-то не хотел, навоевался — во!

Он рубанул себя по плохо выбритому горлу, сверкнув при этом глазами так бешено, что пробрало даже меня.

— На всю жизнь навоевался… — чуть тише сказал Афанасий, — Подходцы искал, чтоб вчистую списали, ан шалишь! Ну тогда и тово… добровольцем.

— У нас, — оживился он, — вольноопределяющийся был при госпитале, из студентов. Жидёнок, но ничего так… человек стоящий. Этот, Иосиф, он на карте показал, как мы во Францию добираться будем.

На миг прикрыв глаза, Афоня по памяти начал зачитывать:

— Москва — Самара — Уфа — Красноярск — Иркутск — Харбин — Далянь! Это по железке. А потом на французских пароходах, значит — Сайгон — Коломбо — Аден — Суэцкий канал — Марсель! Во!

— Я и прикинул, — бледно усмехнулся он, — что долгохонький нам до Франции путь выходит! А пока в пути, так и поживу…

— Но так-то да, — выплюнул он зло и рассмеялся горько, — добровольцы! Все как один! А сколько к нам всяких делегаций приходило, не поверите, Алексей Юрьевич! Иная придёт, в шляпке… и давай. Европейскую, мать её, цивилизацию, защищать надобно! Очаг культуры! Руки заламывает, стихи какие-то… так некоторым ума хватало на французском, а?! А уж картавили… нас поначалу оторопь брала от такого… прононсу.

Он покосился на кофейник, и я, привстав, долил ему кофе, а потом вылил в чашку все оставшиеся сливки.

— На французском, да, — повторил солдат и сделал глоток, — А некоторые и вовсе… Ах, Триумфальная арка! Ах, Дом Инвалидов! Париж! И щебечет, дура, щебечет… Ах, как она по Парижу тоскует, и как нам необыкновенно повезло… Тьфу!

Он натурально сплюнул на пол, но тут же спохватился, и смущенно пожав плечами, затёр плевок подошвой заношенного, но всё ещё крепкого ботинка.

— В пути французскому говору учили, — поведал он, — а я ничего так… способный показался, живо нахватался. За своего не сойду, но говорю свободно.

— Ну, и здесь ничего было поначалу, врать не буду, — пожал плечами солдат, — хорошо встречали. Я с одной…

Он замолк и захмыкал, вспоминая приятное. Судя по масляно подёрнувшимся глазам, вспомнить ему есть что!

— Широко распахнутыми ногами встречали! — хохотнул земляк, щегольнув явно не своей остротой, — А гостей… каждый день приезжали разные. Артисты какие-то, чёрт их знает… политики местные. Нам говорят — вот важный господин, а мы их и знать не знаем. Но выстраиваемся на плацу, и мать их, слушаем!

— А то приедет какая бабёнка и ну рыдать! — глухо сказал он, — Лопочет что-то… Я хоть на галльском наречии и понимаю малость, но что ты там сквозь бабские сопли и слёзы разберёшь? Господа переводили… Сына, к примеру, у неё проклятые боши убили, и мы, значит, должны за её сына отомстить. Сами, значит, полечь при необходимости, а за её сына отомстить! Он у неё такой, особенный и талантливый, так что мир с его смертью понёс чудовищную утрату.

— А потом всё… — разом посмурнел он, — фронт. И такая, скажу вам, каша там… с мясом. Нас в Шампань кинули, на первую линию фронта, так вот. Только прибыли, и нам приказ — занять немецкие позиции «на одном дыхании». Ни разведки, ни черта… дуриком умирали. Где французы отказывались умирать, там нас гнали.

— Лохвицкий, сука… — зло ощерился солдат, и выдал такую тираду о командующем Русским Экспедиционным Корпусом во Франции, что я уважительно покачал головой. Не знаю, сколько правды в словах земляка… но генерала он точно не любит!

— Правда, награды щедро давали, — признал Афанасий, — но кому они, мать их, нужны? Ну, есть у меня два «Георгия», и что? К жалованию прибавка будет? А шиш! Гордись дырявой шкурой, покуда не сдохнешь, вот и весь профит!

— Позвольте папироску, — попросил земляк, и я молча положил перед ним портсигар. Он сразу прикурил одну и вопросительно глянул на меня, не опуская руки. Киваю, и вторая папироса заняла место за ухом.

— Потом Революция, значит, — глубоко затянувшись сказал солдат и замолк ненадолго, — Не сразу, сильно не сразу до нас новости дошли. Скрывали, суки!

— Собрались… — он снова затянулся, — начали с людьми общаться. Солдатские комитеты, такое всё…

— Ничего ведь такого не требовали! — вскинулся он, предупреждая вопросы, — Не больше, чем французские части, так-то! Чтоб как с людьми…

Думаю, что он искренен, но…

… не уверен, что всё было именно так! События такого рода, с яркой эмоциональной окраской и знанием только части информации, они на логику и последовательность событий плохо ложатся. Да и тем более, это всегда такой запутанный клубок… историки часто однозначного мнения не имеют, а тут — солдаты!

— … а нам — что мы на оружие для Российской Империи обменяны, — ронял слова Афанасий, — и никаких прав не имеем! Марсельеза, Свобода, Равенство и Братство, оно только для Франции и французов…

— А у нас и между своими-то не всё гладко, — затягиваясь, продолжает он, — Первая бригада почти целиком, это рабочие из Москвы и Самары, Третья — крестьяне, так веришь ли, до стрельбы дошло! Потом восстание в лагере Ла-Куртин[xi]…

— … артиллерией раскатали, — папироса тлеет между его пальцев, я молча достаю портсигар и подкуриваю ему новую.

Рассказчик из него так себе… плюс эмоции и твёрдая убеждённость, что он-то правду знает! Но картина, даже с поправкой на ошибки, вырисовывается скверная.

— … Легион Чести[xii] сформировали, а кто отказался кого куда, — криво улыбается солдат, — Кого в Северную Африку, на каторгу, кого во французские части, а кого и…

— Вот вам и вив ля рюс, — глухо договорил он, и сгорбился.

Ничего не отвечая, я прикурил и затянулся — сильно, до боли в лёгких! Чёрт его знает…

… но это тоже — Европа! Она такая… очень разная.

[i] В 1915 году на территории Турции произошли трагические события, признанные многими странами геноцидом армян.

[ii]