Апрельская ведьма - Майгулль Аксельссон

Эрик не знает, что этот конверт у нее, он не знает, что она уже больше пятнадцати лет назад сделала то, что он так часто советует ей сделать. Она затребовала свою историю болезни. И не только ее, она раздобыла также рапорт пожарной команды, материалы полицейского дознания и — не без опоры на личный врачебный авторитет плюс известное количество полуправды — заполучила из больницы Святой Биргитты в Вадстене часть истории болезни Астрид.

Сверху лежит ее собственная история болезни. Она подносит пожелтевший лист к настольной лампе и принимается читать хорошо знакомые слова.

Девочка пяти лет. Доставлена по неотложному вызову в 22.25. Без сознания. Ожоги 2-й — 3-й степени — живот, груд, клетка, лев. предплечье и пр. ладони.

Она не верит. Всякий раз читая эту историю болезни, она все так же сомневается: это невозможно, этого не может быть. И тем не менее она, разумеется, знает, что каждое слово тут правда, хотя бы потому, что рубцы видны до сих пор. В некоторых местах ее тела кожа навсегда останется необычно тонкой и блестящей: на животе, грудной клетке, левом предплечье и правой ладони.

Еще у нее есть материалы предварительного расследования и показания супругов Петтерссон. Соседей, которых она не может вспомнить, как не вспомнить ей и квартиры, где они жили с Астрид, и дома на Санкт-Петерсгатан в Норчёпинге. Однако, перелистывая протокол, она словно слышит открытый эстергётландский выговор фру Петтерссон:

— Да, ну так мы привыкли, что ребенок кричит, но больше-то она все плакала... Хотя один раз она так заорала, что ужас...

Остальные подробности воспроизводятся в резюме на первой странице материалов расследования:

Супруги Эльса и Оскар Петтерссоны сообщают, что в половине десятого вечера 23 марта 1955 года обратили внимание на неприятный запах гари. Фру Петтерссон вышла на лестничную площадку и констатировала, что запах идет из соседней квартиры. В связи с этим она велела мужу вызвать пожарную команду, а потом толкнула дверь в соседнюю квартиру и обнаружила, что та не заперта. Войдя в квартиру, фру Петтерссон сперва побежала на кухню, потом в большую комнату в поисках очага возгорания и хозяйки квартиры фрекен Астрид Мартинссон. Однако попытавшись войти в маленькую комнату, она обнаружила, что дверь заперта, но ключ торчит снаружи. Отперев замок, она вошла. Языки пламени вырывались из детской кроватки. Фру Петтерссон удалось загасить огонь с помощью коврика. Но пока она этим занималась, в комнате появилась Астрид Мартинссон и нанесла ей две резаные раны в спину с помощью кухонного ножа. Сразу после этого в комнату вошел господин Петтерссон. В ходе завязавшейся потасовки, когда он пытался разоружить фрекен Мартинссон, на пол упала керосиновая лампа. Огонь вспыхнул снова. Фру Петтерссон ликвидировала и это новое возгорание с помощью коврика, в то время как господин Петтерссон усмирил фрекен Мартинссон и крепко держал ее...

Кристина сует листок обратно в конверт. Собственно, и читать-то незачем: она все знает наизусть. В особенности протокол допроса Астрид. Вначале она утверждала, будто пламя вспыхнуло оттого, что девочка опрокинула лампу. Она впала в ярость, узнав о показаниях санитара «скорой помощи» — что руки и ноги девочки были настолько крепко привязаны к рейкам кроватки, что веревки пришлось перерезать.

А еще диагнозы, поставленные Астрид в больнице Святой Биргитты, один за другим, и все с недоуменным знаком вопроса на полях. Эндогенный психоз? Параноидальная форма шизофрении? Маниакально-депрессивный синдром? Психопатия с переходом в острый психоз? Эта неуверенность, судя по всему, отразилась и на лечении. За семь лет в больнице Святой Биргитты Астрид пришлось пройти через ремни и ванны, сульфацин и изофен, электрошок и инсулиновую кому, пока ей не назначили тогдашнее чудо-средство: гибернал.

Все это знает Кристина, но ничего не может вспомнить. И что примечательно, она знала это, не помня, еще ребенком, еще тогда, когда Астрид явилась в дом к Тете Эллен требовать свою дочь обратно.

Это было холодным днем в начале января, одним из тех дней, когда воздух такой жгучий от мороза, что больно дышать, а свет такой яркий, что режет глаза. Но на кухне у Тети Эллен было тепло и вкусно пахло — она пекла булочки. У Кристины с Маргаретой были рождественские каникулы, они все утро возились на улице в снегу, а теперь торчали на кухне — ждали, когда просохнут их лыжные штаны. Продрогший воробей опустился на кормушку за окном, вяло склевал последние мерзлые хлебные крошки, потом нахохлился и больше не шевелился.

— Можно дать птичке булочку? — спросила Маргарета.

Тетя Эллен наклонилась, чтобы достать из печки противень, — вместо прихватки она пользовалась уголками своего фартука.

— Ну, — сказала она, — свежую — нельзя. Но у нас оставались две штуки с той недели, в хлебнице. Вот их и берите.

Обе девочки в один миг бросились бежать. Казалось, Маргарета первой успеет добежать до хлебницы — разбегаясь, она сделала два огромных шага, — но тут поскользнулась в своих шерстяных носках на линолеуме. Тетя Эллен, вытянув руку, успела ее поддержать:

— Смотри, дуреха. Ходи как следует, а не то все будешь поскальзываться и носки протрешь...

Этого хватило, чтобы дать Кристине необходимое преимущество. Когда Тетя Эллен отпустила Маргарету, Кристина уже успела схватить обе черствые булочки, теперь она держала по булочке в каждой руке и торжествующе улыбалась.

— Тетя Эллен! — захныкала Маргарета.

Эллен не глядя поняла, в чем дело, — она знала эту публику. Стоя спиной к девочкам, она сказала:

— Каждой по одной. И чтобы не ссориться.

В этот самый миг в дверь постучали.

На всю свою оставшуюся жизнь Кристина поймет, что время — понятие относительное, что мгновение и вечность — одно и то же. Тогда в ее мозгу промелькнул образ — камень, брошенный в темную воду, и широкие круги, разбегающиеся по поверхности. Это время. Камень — это настоящее, а круги — это то, что было, и то, что будет. Она знала, что произошло и что произойдет, хоть и не могла припомнить прошедшего, как и будущего. На едином вдохе она передумала тогда тысячу мыслей: «Кто это такой, что не потрудился позвонить в дверной звонок с улицы? Как получилось, что никто из нас не слышал, как хлопнула наружная дверь, прежде чем постучались во внутреннюю? Почему волоски у меня на руках встали дыбом?»

Тетя Эллен и Маргарета вели себя так, словно это совершенно нормально — что кто-то постучался в дверь. Маргарета вцепилась в одну из черствых булочек и пошла к окну, а Тетя Эллен вытерла руки о передник и пошла открывать дверь.

Голос в холле звучал странно: невнятный сконский выговор, но какой-то ненастоящий сконский, налетел на Тетю Эллен и перебил ее, не дав даже поздороваться.

— Я ее забираю, — сказал незнакомый голос.

Тетя Эллен неожиданно пронзительно вскрикнула:

— Кого? Что вам надо?

— Она моя. Я ее забираю.

Что-то громыхнуло. Кристина, зажмурив глаза, знала, что это упал табурет возле полочки с телефоном. Кровь пойдет, подумала она. У Тети Эллен сейчас снова из носа кровь пойдет. И точно, секундой позже Тетя Эллен стояла на пороге кухни, прижимая уголок фартука к правой ноздре. Она сделала Кристине торопливый знак — прячься!

Уже потом она подумала, что прятаться надо было в стенном шкафу, но тогда ей это даже не пришло в голову. Шкаф к тому времени успел утратить свое значение, Кристина уже ходила в четвертый класс, а Маргарета в третий, обе стали слишком большими, чтобы целыми днями играть в чуланчике. Так что теперь стенной шкаф использовался по своему прямому назначению — там стоял пылесос и ведро с половой тряпкой, а тряпка для пыли висела на крючке рядом с настенным саше с туго набитыми кармашками. Кристина помогала Тете Эллен вышивать украшающие его слова. Они звучали как стишок или песенка: пробки, пакеты, шнурки и квитанции. Что-то вдруг сделалось у нее со зрением, ее взгляд словно заострил контур каждой вещи. Теперь она отчетливо видела малейшие детали прежде незаметной обыденной жизни. Коричневый линолеум. Узор на клеенке. Воробышек, все еще сидящий за окном. Я замораживаю тебя взглядом, думала Кристина. Ты не сможешь сдвинуться с места без моего разрешения.

Но сама она явно сдвинулась с места без собственного разрешения, поскольку уже стояла у стола. Как она тут оказалась? Этого она не помнила. И не помнила, как подвинула стул Тети Эллен и встала за ним. Но факт, что она стояла позади стула Тети Эллен, прижавшись спиной к стенке.

— Где она? — спросил голос из холла.

Тетя Эллен опустила уголок фартука, маленький ободок крови краснел, как венчик цветка, вокруг ее ноздри. Она повернулась к двери в холл.

— Довольно, — сказала она своим самым суровым голосом. — Объясните бога ради, с какой стати вот так вторгаться в дом?