Журнал «Вокруг Света» №05 за 1971 год - Вокруг Света

Джабир был первым алхимиком (и химиком также), который ввел в науку понятие количества, дозы. Он полагал (это его изобретение на многие сотни лет определило все развитие алхимии), что все металлы образуются в земле в виде союза серы и ртути. Так как эти вещества не встречаются в совершенно чистом виде, то в зависимости от степени их чистоты и происходит то свинец, то олово, то золото. В своей «Книге равновесия» он доказывает, что простое соединение веществ еще не приведет к нужным результатам: в материальном мире царствуют строгие законы, и все качественные различия зависят от количественных.

У Джабира было множество последователей и учеников, некоторые из них оставили видный след в науке. Все они верили в возможность превращения металлов. И лишь один из них, великий Авиценна, сумевший значительно обогнать свое время, относился к алхимии скептически. В одном из своих трудов он пишет об алхимических процессах, но кончает абзац словами, что не намерен более заниматься алхимией, ибо это пустая трата времени. (Интересно, что в ранних европейских переводах Авиценны эта фраза была опущена переводчиком, которому, видно, было стыдно за столь прискорбные заблуждения великого ученого.)

В это время Западная Европа об алхимии ничего не знала. До XII века единственным путем, по которому можно было обменяться с арабами информацией, были крестовые походы, участники которых алхимией не интересовались.

Однако после того, как крестоносцы обосновались на святой земле и кое-что узнали о ее жителях, оказалось, что арабы во многом, далеко обогнали европейцев. Научные знания мусульманского Востока проникали в Европу и из завоеванной арабами Испании. Так что рано или поздно европейцы должны были познакомиться с алхимией.

Считается. что это случилось в середине XII века и пионерами в этом были два молодых человека, англичанин и немец, бродячие студенты, которые добрались до Испании и там зарабатывали на жизнь переводами, ибо у них хватило терпения выучить арабский язык. В 1141 году они по заказу одного епископа перевели на латынь коран, а в 1144 году один из студентов, Роберт Честерский, перевел на латинский язык «Книгу учений об алхимии». В конце перевода стоит дата окончания работы: 11 февраля. Так что мы можем с точностью до одного дня сказать, когда алхимия пришла в Европу и начала свое триумфальное шествие по ее государствам. В течение следующих ста лет были переведены все основные научные и философские труды арабов. Только в XIII и XIV веках в Европе появляются собственные алхимики, которые на основе знаний, почерпнутых у арабов, стараются развивать алхимию дальше. Даже терминологию европейские алхимики сохранили арабскую и, если писали собственные труды, выдавали их за недавно найденные арабские рукописи. И сегодня мы произносим арабские алхимические термины, не подозревая, что они имеют к алхимии хоть какое-нибудь отношение. Например, алкоголь, азот, эликсир, нафталин.

Пленник папы римского

В средневековой Европе, задавленной властью христианской церкви, алхимия стала одной из немногих отдушин для науки, дала возможность приложить к конкретному делу свою склонность к научному исследованию.

Не удивительно, что вплоть до расцвета Возрождения все более или менее известные европейские мыслители так или иначе были связаны с алхимией. Но если алхимия становилась для них делом жизни, то вело это чаще всего не к гениальным озарениям, а к великим заблуждениям.

Чтобы не быть голословным, стоит поведать историю жизни крупнейшего мыслителя европейского средневековья Роджера Бекона.

Учился Роджер Бекон в Оксфорде, затем уехал в Париж, где получил звание магистра, и в 1250 году вернулся на родину. Как и многие другие ученые, Бекон вступил в монашеский францисканский орден, так как это давало защиту от суеверной толпы и корыстолюбивых властителей.

Роджер Бекон далеко обогнал свой век. До сих пор удивляет сила его предвидения, его образованность и ясность ума. Вот что пишет Бекон, к примеру, о будущем (учтите — в середине XIII века!): «Корабли будут передвигаться без помощи весел, так что самым большим кораблем сможет управлять один человек, и плыть он будет быстрее, чем его смогли бы двигать многие гребцы. Будут и машины, которые будут передвигаться без тянущих их животных и также куда быстрее... будут придуманы и летающие машины, так что человек будет сидеть в этой машине, поворачивая некий механизм, управляющий искусственными крыльями... будет изобретена и машина небольшого размера, могущая поднимать невиданные тяжести... будут даже машины, в которых можно будет опускаться на дно рек и морей без опасности для жизни... и подобные вещи могут быть созданы во множестве, даже мосты через реки без опор и быков...»

Алхимия, которой Бекон посвятил наибольшее время, стремясь добраться до сути вещей, стала для него трагедией. Как для ученого, так и для человека.

Вряд ли алхимия была на первом месте в круге интересов Бекона. Он был известным противником магии и с профессорской кафедры в Оксфорде неоднократно заявлял, что лишь опыт может быть критерием науки. Однако чем дальше, тем шире распространялись слухи, что Роджер Бекон умеет добывать золото. Папа Климент IV, который покровительствовал ученому, полагал, видимо, что слухи эти не лишены оснований. Бекон был окружен шпионами, которые должны были доносить папе о его открытиях. Несговорчивый нрав и независимость Роджера Бекона создали ему множество влиятельных врагов, и ему пришлось оставить кафедру в Оксфорде. Папа предложил ученому перебраться в Париж, обещая предоставить все условия для работы. К этому времени церковные власти полностью убедились в том, что Бекон достиг желаемого, и им ничего иного не оставалось, как заточить его в тюрьму — во избежание «утечки информации». Официально было объявлено, что Бекон обвиняется в магии и ереси.

Бекон провел в тюрьме много лет. Он был начисто лишен возможности общаться с другими учеными, ставить нужные ему опыты. Каждый шаг его контролировался монахами, и каждое слово, написанное им, немедленно направлялось самому папе. Монахи послушно приносили ему книги. Но книги особого рода — сочинения мудрецов алхимии.

Бекон мог лишь размышлять, но не мог проверить своих мыслей. Порой ему казалось, что он достиг основного секрета превращения металлов, но прямо сказать об этом он не хотел — это значило бы подарить монахам свою тайну. Бекон зашифровывает свои рецепты, он пишет «Зеркало алхимии», «Большой опус», «Малый опус», он сводит в стройную систему все теории алхимиков... И упирается в тупик.

Академик Морозов писал о Беконе: «При других условиях из Бекона вышел бы Ньютон современной химии, а теперь в его лице мы видим Ньютона, из которого церковное самодержавие средних веков сделало больного мечтателя...»

Убедившись в том, что Бекон золота делать не умеет, монахи выпустили его из тюрьмы и отпустили в Англию, где он умер в 1294 году. И последующим поколениям алхимиков работы великого затворника сильно усложнили жизнь. Там, где нужно было понимать его слова в переносном смысле, где Бекон пользовался аллегориями, алхимики все воспринимали всерьез. Он писал, что ртуть и серу можно извлечь отовсюду, так же как и золото, желая сказать, что любое вещество содержит в себе элементы другого. Алхимики воспринимали это буквально. Образно сказал он, что даже в грязи есть философский камень. В отчаянии поздние алхимики копались в грязи, отыскивая золото, — уж очень был велик авторитет затворника. Алхимик Ле Мартинье сообщал совершенно всерьез: «Я собрал жидкости, вытекающей из носа во время насморка и плевков, каждой по фунту. Я смешал все вместе и положил в реторту, чтобы извлечь из них квинтэссенцию. По ее полном извлечении я сделал из нее твердое вещество, которое применил к превращению металлов. Но напрасно!»

Бережливая жена верного слуги

После Бекона и его великих современников европейская алхимия в течение нескольких веков топталась на месте. То, чего могла достичь алхимия, было уже достигнуто. Дальнейшие открытия тормозились шорами, снимать которые алхимики никак не желали. Например, они были уверены, что металлов семь. И даже если кому-нибудь из них пришлось бы встретиться с восьмым металлом, признаться в этом они не могли. Число «семь» было священным. «Восемь» и «девять» священными числами не были.

Наступившее Возрождение приблизило конец алхимии, но именно перед смертью эта наука невиданно расцвела. Не было двора в Европе, при котором не трудились бы алхимики. Не было города, где они не встречались бы в аптеках и подвалах, ревниво наблюдая друг за другом. За знаменитыми алхимиками охотились монархи и епископы, их награждали, сажали в тюрьмы, давали им звания графов и рубили им головы.

Семнадцатый век — агония алхимии. Смерть алхимии принес следующий век, восемнадцатый.