Журнал «Вокруг Света» №05 за 1971 год - Вокруг Света

Дорога к башне

«Во имя прогресса советской науки о космосе, изучающей тайны вселенной для блага всего человечества, Академия наук СССР заложила 18 марта 1966 года специальную астрофизическую обсерваторию на горе Семиродники Зеленчугского района Карачаево-Черкесской автономной области Ставропольского края РСФСР, выбранной Главной астрономической обсерваторией АН СССР. Здесь будет установлен большой азимутальный телескоп с диаметром зеркала шесть метров, изготовленный Ленинградским оптико-механическим объединением». Плита с этой надписью заложена в основание фундамента телескопа...

В канун Нового года все разъехались по домам. Даже базарный день в станице прошел тихо и неприметно. В единственном кафе посреди станицы стало безлюдно, новогодняя елка стояла меж столов, как запыленный фикус. «Только наряженный», — решил Гуров, глядя на нее.

Он вышел на улицу, заранее ожидая удовольствия, с каким пойдет по ночным теням кипарисов. Тени лежали долгими пирамидами, вытягивались по сухой холодной земле, робко дотрагиваясь вершинами до заборов на противоположной стороне улицы. Тени подрагивали, заливая стылую землю темнотой, то вдруг уносились в сторону, освобождая на земле место для света; и от близкого их движения казалось, что шуршали не кипарисы, а их тени. Свежо было и лунно.

Небо над станицей — совершенно ясное, полное звезд — словно доказывало лишний раз, что вот здесь и есть то единственное на нашей земле место, которое многие люди искали для телескопа в течение шести лет и наконец нашли здесь, на Северном Кавказе.

Никто не мог видеть сейчас ничего особенного, чем отличался бы здешний небосвод от любого другого. Но тому, кто знал, как искали это небо, в конце концов начинало казаться, что он замечает какую-то особую ясность купола. Гурову тоже так казалось. Воспоминание же о людях, искавших это небо, доставляло ему то тревожное удовольствие, какое человеку способному и не отягощенному завистью доставляет обычно блестяще выполненный чужой труд.

Было шестнадцать экспедиций; люди в них, отказавшись от всего, чем сам Гуров все это время пользовался, — были то элементарные удобства жизни в семье, в городе, —ушли от таких же удобств (Гурову казалось, что они сделали это с удовольствием и радостью, с какими он сейчас присоединился бы к ним — если б мог!). Те люди долго жили в горах, бродили по сопкам, в пустыне, и наконец их радостью стало то, что они нашли это небо; теперь эта радость будет принадлежать им всю жизнь.

Гуров же приехал под уже «открытое» небо, ходил под ним неделю и еще не знал, остаться ли ему здесь или вернуться в город и уже не думать, что у кого-то есть нечто такое, чего у него нет, но могло бы быть. Надо только отказаться от приглашения работать здесь инженером.

Собственно, вопрос решился, осталась малость: в воскресенье, послезавтра, позвонит из дома жена — узнать, что и как тут, да еще не удалось сразу достать билеты домой.

А небо и впрямь было отличное! Говорили, что на том самом месте, где собрали башню телескопа, раньше всегда стояла кошара; «А пастухи тоже не дураки — знали, где ставить кошары», — так говорили. «И все же удивительно, — думал Гуров, — что во всей капризной природе Кавказа не сыщется никаких случайностей, которые могли бы изменить это небо к худшему — как и всегда, оно останется небом ста звездных ночей в году».

Давно не пугали никого обычные здесь дневные туманы. Даже сторож на башне с профессиональностью синоптика мог объяснить любому, что случится с туманом к ночи — он упадет в долину. «Вода его там притягивает, — сторож говорил, поглядывая в небо, будто сказанное пришло ему в голову только что. — Сухое небо станет, чистое... Звезды, как одну, будет видно».

«Почему как одну?» — усмехнулся, вспомнив его слова, Гуров.

Привыкнув запоминать все новое, он и о телескопе знал многое. Но все, что он знал, — Гуров признавался себе — тоже принадлежало людям вроде тех, что искали здешнее небо; а они не были ему даже известны. В эту неделю ему случалось пересказывать кое-что новичкам, поселявшимся в общежитии рядом с ним, но, и рассказывая, он понимал, что все это принадлежит не ему. Он не мог сказать: «Я видел, как дикие утки пикируют в туман на купол телескопа, думая, что это озеро». Он только знал, что иные из них разбиваются.

Да, это будет уникальный телескоп и зеркало самое большое в мире. Да, возможно, будут видны звезды двадцать четвертой величины, а существующий атлас звездного неба, каждым экземпляром которого дорожат — у нас всего их около пятидесяти, — дает звезды лишь двадцать третьей величины...

А можно было еще и поразить воображение — рассказать о свече. Стань Земля ровной, и горящая во Владивостоке свеча будет видна здесь — в Карачаево-Черкесии... Или о том, как везли конструкции башни. Ночью в Ленинграде снимали на улицах провода. Впереди медленно идущих машин ровно, почти торжественно двигался на мотоциклах эскорт милиции, и разбуженные ленинградцы, из любознательных, шли за процессией до самой пристани. Потом целый месяц конструкции плыли на барже до Ростова.

И это было далеко не все. В течение нескольких лет строительства история телескопа накапливала себя, подробностей становилось больше с каждым днем; теперь уже не существовало человека, который мог бы знать их все. Гуров же, пересказывая их, вообще вдруг спрашивал себя: «Ну, а мне-то что?» После этого он умолкал.

И сейчас, подходя к дому, он почувствовал прилив того же неприятного молчания. Он оглянулся.

Ночь сияла. Переливались серебром тополя — их ворошил ветер. Сияло небо. Не только звезды, а само небо сияло, высвеченное до темной голубизны. Даже на земле меркли и загорались какие-то холодные блестки — наверняка это был лед.

«А у башни полно снега», — подумалось Гурову.

В комнате не спали.

Гуров не удивился, что говорили о телескопе. Почти все разговоры здесь так или иначе касались телескопа. Только вечерами все словно забывали о своих профессиях, наступало время рассказов, которыми можно удивить.

Гуров не узнавал голосов, да и свет был погашен. По-видимому, приехали новички или начали собираться те, кто хотел встречать здесь Новый год: не уехавшие на праздник звали к себе гостей из родных мест — встречать собирались прямо у башни.

— Не спорь! В Ленинграде зеркало делают! — шумел кто-то в темноте.

«Чудак!» — удивился Гуров, но промолчал.

— Я не спорю, я знаю.

Этот голос действительно не спорил, он увещевал, но так холодно, что Гуров загадал: «Сейчас будет насмешка».

— В Ленинграде негде его делать. С такой же вероятностью можно говорить, что его делают в Мелитополе.

Гуров улыбнулся. ,

— Это где-то под Москвой.

— А повезут как? — сдался «чудак». — Все так же до Ростова—по воде?

— Нет. Решили на колесах. Прямо из Москвы до башни.

Голос умолк, потом сомнение послышалось в нем:

— Как повезут — черт его знает. Сорок тонн в нем. Еще упаковка. Тонн восемьдесят потянет, если не больше.

«К чему трепаться?» — думал Гуров. Зеркало делали под Москвой, весило оно сорок две тонны, и, значит, в упаковке получалось тонн девяносто. Никак не восемьдесят. Заспорили, сколько лет остывала отливка зеркала. И Гуров удивлялся: как можно не знать, что остывала она два года?

От лунного света голубели окна. Гуров выбрал за стеклом звезду. Имени ее он не знал, но мог видеть ее, даже закрыв глаза. Так и представлял ее, споря с голосами, пока звезда не начала меркнуть. Он уснул.

Ему снился сон. Дул свистящий ветер, валил снег, а он шел к башне. В гостинице рядом с ней он вместе со всеми праздновал Новый год, но сейчас ему непременно надо было идти. Что-то непонятное, но обязательное ждало его в башне. Только он один мог сделать это. Все остальные тоже знали, что башне грозит страшное, но были удивительно беспечны, и Гуров понимал, что ему никто не поможет.

Ветер валил его. Тот самый ветер, который и бывает только у башни, — до сорока метров в секунду.

Он прополз половину пути, всего метров двести, и вдруг понял, что ему не найти дороги даже назад. Огней нигде не было. А ведь только что они горели у него за спиной!.. Снег обрушивался сугробами, упавший сугроб тут же сметало ветром, и мгновенно падал новый,. странно непохожий на первый. Все свистело и металось. Линии удивительной чистоты складывались, переплетались, чтобы тут же исчезнуть и возникнуть вновь. Гуров застыл. Он соображал, что же делать, как вдруг почувствовал под рукой что-то твердое и понял сразу, что это и есть тот самый указатель.

Его поставили здесь ради шутки, но Гуров этой монументальной шутки не понимал. Указатель сработали по-настоящему: на большой бетонной плите торчала приваренная к трубе стрела, указывая на север, и на ней красными буквами было написано, какой из бригад, строивших башню, сколько километров от башни до дома, если шагать по прямой пешком.