Библиотека литературы США - Кэтрин Энн Портер

Мужчины сползли со стола, оставив на месте несколько смятых страниц, старший осведомился, почему она не покупает облигаций займа свободы. Миранда пригляделась к нему, и впечатление от этого человека осталось у нее неважное. Одутловатое лицо, толстые губы, глазки маленькие, тусклые, и Миранда удивилась, отчего это все, кого отобрали для работы на войну дома, почти все такого пошиба. Он может быть кем угодно, подумала она: антрепренером гастролирующих эстрадников, учредителем дутой нефтяной компании, бывшим содержателем пивной, рекламирующим новое кабаре, продавцом автомобилей — любым деятелем любого сомнительного предприятия. Но теперь он стал патриотом из патриотов, теперь он работает на благо страны.

— Послушайте, — спросил он ее, — а вам известно, что сейчас идет война?

Неужели ему нужен ответ на такой вопрос? «Спокойно! — скомандовала себе Миранда. — Этого следовало ожидать. Рано или поздно это случается. Не теряйся». Человек погрозил ей пальцем.

— Ну так как, известно или неизвестно? — повторил он, точно добиваясь ответа у заупрямившегося ребенка.

— Да, война! — подхватила Миранда тоном выше и чуть ли не улыбнулась ему. Это уже у всех вошло в привычку, это получалось как-то само собой, и, когда приходилось слышать или произносить такие слова, губы раздвигались в мистической, возвышенной улыбке. C’est la guerre[5]. Так даже лучше, независимо от произношения, и каждый, каждый раз надо было пожимать плечами.

— Да-с, — ядовито проговорил тот, что помоложе, — война.

Испуганная его тоном, Миранда встретилась с ним глазами; взгляд у него был поистине безжалостный, поистине пронизывал холодом, такой можно встретить только в безлюдном переулке позади наведенного на тебя пистолета. Выражение этих глаз на минуту придало осмысленность его лицу, в общем-то совершенно неприметному. Такие лица бывают у людей, занятых делами, для них посторонними.

— Идет война, и некоторые люди покупают облигации займа свободы, а других это будто и не касается, — сказал он. — Вот о чем речь.

Миранда нервно сдвинула брови — верный признак пробуждающегося страха.

— Вы их продаете? — спросила она, снимая чехол с машинки и тут же опять надевая его.

— Нет, не продаем, — сказал старший. — А просто интересуемся, почему вы до сих пор не купили. — Тон у него был настойчивый, зловещий.

Миранда начала было объяснять, что денег у нее нет и, где их взять, она не знает, но старший перебил ее:

— Можете не оправдываться. Немцы вторглись в несчастную Бельгию, и никакие оправдания вам не помогут, как вы, наверное, сами понимаете.

— Когда наши солдаты сражаются и умирают в лесах Белло, — сказал тот, что помоложе, — каждый может внести пятьдесят долларов и помочь победе над бошами.

Миранда быстро заговорила:

— Я получаю восемнадцать долларов в неделю, больше у меня нет ни цента. Я просто ничего не могу купить.

— Можете выплачивать по пять долларов в неделю, — сказал старший. Они будто каркали, перебрасываясь словами у нее над головой. — Как выплачивают некоторые и у вас в редакции, и в других местах.

Миранда замолчала, отчаявшись, и подумала: «А если бы я не струсила и сказала бы все, что думаю на самом деле! Если бы сказала им: пропадите вы пропадом с вашей грязной войной! Спросила бы вот этого молодчика: а, собственно, вы-то что? Почему вы сами не гниете в лесах Белло? Вас бы туда…»

Она стала прибирать письма и бумаги на столе, но пальцы у нее плохо слушались. Тот, старший, продолжал бубнить свою заученную речь. Сейчас, конечно, всем приходится нелегко. Все, естественно, терпят лишения. Каждый должен внести свою лепту. Но если уж на то пошло, так заем свободы — это самое надежное помещение капитала. Все равно что держать деньги в банке. Да, да! Правительство гарантирует их сохранность, а куда же лучше помещать свои сбережения?

— Я с вами совершенно согласна, — сказала Миранда. — Но у меня нет сбережений, и помещать мне нечего.

Конечно, гнул он свое, пятьдесят долларов ничего не решат. Но с ее стороны это просто будет доказательством веры в общее дело. Это докажет, что она лояльная американка, исполнившая свой долг. Надежнее ничего быть не может. Да будь у него миллион долларов, он бы с радостью поместил все до последнего цента в этот заем…

— Вы ничего не потеряете, — проговорил он чуть ли не отеческим тоном. — А не вложите, тогда потери будут велики. Подумайте как следует. В вашей редакции вы единственная не подписались. Во всех других учреждениях у вас в городе подписка стопроцентная. В «Дейли кларион» никого не пришлось уговаривать.

— Там платят лучше, — сказала Миранда. — На следующей неделе, если я смогу. Не сейчас, на следующей неделе.

— Ну, смотрите, — сказал тот, что помоложе. — Это дело нешуточное.

Они проследовали дальше, пройдя мимо редактора отдела «Светская жизнь», мимо Билла, заведующего отделом «Городские новости», мимо главного редактора, старика Гиббонса, который просиживал у себя за длинным столом ночи напролет, то и дело покрикивая: «Джорш! Джорш!», и тогда в редакцию влетал посыльный из типографии.

«Что это вы как пишете: «он одел пальто», когда надо «надел», — поучал Миранду старик Гиббонс. — И не «благодаря его», а «благодаря ему». И пока я сижу за этим столом, упаси вас Боже ляпать «пара дней». «Пара» относится только к парным предметам. Ну вот, получили уроки и можете идти». На верхней площадке лестницы ее мучители, исполненные чувства собственного достоинства и утоленного тщеславия, остановились, закурили сигары и плотнее надвинули шляпы на лоб.

Миранда повернулась на бок в ласкающем тепле воды, и ей захотелось заснуть в ванне и проснуться, только когда опять настанет пора спать. В голове у нее тупо тлела боль, почувствовав ее сейчас, она вспомнила, что с головной болью и проснулась, а началось это, собственно, еще со вчерашнего вечера. Одеваясь, она старалась проследить коварный путь своей головной боли и решила, что начало ей, скорее всего, положила война. Да! Уж от войны-то заболит, и всегда болела, только не так сильно. Вчера, когда комитетские деятели ушли, она спустилась в раздевалку и обнаружила там на грани истерики Мэри Гордон из отдела «Светская жизнь». Примостившись на самом краешке дряхлого плетеного диванчика с выступами ребер посередине, Мэри вязала что-то розовое и, то и дело опуская вязанье на колени, хваталась обеими руками за голову и, раскачиваясь всем телом, недоуменно, вопрошающе восклицала: «Боже ты мой!» Ее газетная колонка называлась «О чем толкуют в нашем Горди», и, конечно, в редакции ей дали прозвище Горди. У нее было много общего с Мирандой, и отношения у них наладились дружеские. Обе они когда-то работали репортерами, и им вдвоем поручили собрать материал о скандальном побеге одной парочки, так и не увенчавшемся женитьбой. Настигнутая девица с опухшим лицом сидела у постели матери, которая испускала непрерывные стоны из-под горы наваленных на нее одеял. И мать и дочь страдальчески обливались слезами и умоляли молоденьких репортерш умолчать о всем самом худшем в этой истории. О всем самом худшем Миранда и Горди умолчали, а на другой день соперничающая газета опубликовала все как есть. Миранда и Горди вместе понесли наказание и были низведены на сугубо женскую работу: одну сделали театральным рецензентом, другой дали колонку в «Светской жизни». Вот это и объединило их; они не представляли себе, можно ли тут было поступить иначе, и знали, что в редакции их считали дурочками — девушки, мол, симпатичные, но с придурью. При виде Миранды Горди дала волю своему гневу:

— Я не могу! Откуда мне взять такие деньги? Я так им и заявила: не могу, не могу и не могу! Но они и слушать не захотели!

Миранда сказала:

— А у меня были подозрения, что не одна я такая в нашей редакции. Другие тоже не могут выплачивать по пять долларов в неделю. И я им тоже так и заявила: не могу, и все тут.

— Боже ты мой! — опять возопила Горди. — Он говорил, что меня могут уволить с работы…

— Надо спросить Билла, — сказала Миранда. — Мне не верится, что Билл пойдет на это.

— А что Билл может? — сказала Горди. — На него нажмут, и ему придется на все пойти. Как по-твоему, нас могут посадить в тюрьму?

— Кто их знает, — сказала Миранда. — А если и посадят, то мы с тобой не соскучимся. — Она села рядом с Горди и тоже подперла голову руками. — Для какого солдатика ты это вяжешь? Цвет веселенький, ты его подбодришь.

— Черта с два, — сказала Горди, снова заработав спицами. — Я себе вяжу. И все. И точка.

— Да, — сказала Миранда. — Мы с тобой не соскучимся и отоспимся вволю. — Она ополоснула лицо, заново напудрилась, подкрасила губы и, вынув из кармана пару свежих серых перчаток, отправилась на встречу с группой молоденьких женщин, которые после танцевальных вечеров в клубах, утренних партий в бридж, благотворительных базаров и дежурств в рабочих пунктах Красного Креста упивались добрыми делами. Они устраивали танцы с чаепитиями, собирали пожертвования, а на полученные деньги накупали горы конфет, фруктов, сигарет и журналов для солдат в лазаретах. Нагрузившись этой добычей, молоденькие деятельницы с подмазанными физиономиями сейчас весело катили в мощных машинах, задавшись целью развлечь тех отважных солдатиков, которые, можно сказать, уже пали, защищая свою родину. Как им, наверно, тяжело, нашим дорогим мальчикам, что их так подкосило, когда все они рвутся по ту сторону океана, торопясь поскорее попасть в окопы! И знаете, среди них есть такие душки — просто диву даешься! Я и не подозревала, что у нас в стране столько красивых мужчин. Говорю: Боже мой! Откуда такие берутся? Да, действительно, милочка, вопрос вполне уместный. Кто их знает, откуда они берутся? Да, вы совершенно правы, и я так считаю: мы должны делать все, чтобы ублажать их, но пускаться с ними в разговоры — упаси Боже! Тут я провожу четкую линию. Я говорила устроительницам этих балов для военнослужащих: танцевать я буду с любым болваном, который меня пригласит, но разговаривать с ним, какой бы он ни был герой, не намерена. И вот сотни миль с ними проплясала, не раскрывая рта, только говорила: «Пожалуйста, держите свои колени при себе». Танцульки, слава Богу, больше не устраивают. Да солдаты и сами перестали к нам ходить. Но знаете, говорят, многие добровольцы — из очень хороших семей. Фамилии я запоминаю плохо, а те, которые запомнила, мне что-то не приходилось раньше слышать, так что не знаю… Но если они действительно из хороших семей, это было бы заметно, ведь правда? Понимаете, воспитанный человек не станет оттаптывать вам ноги. Хотя бы на это надеешься. А мне на каждом таком балу портили по паре новых сандалет. Вообще, по-моему, в такое время все эти развлечения отдают дурным вкусом. Надо нам надеть наши сестринские шапочки и носить их, пока война не кончится.