Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом грянул Свадебный марш известного композитора Мендельсона, и стало совершенно ясно, почему Бельмондо уже был не нужен. На смену герою экрана явился герой в жизни, ее собственный принц. И пусть он был не так красив, а просто белобрыс и мужествен. И пусть не столь элегантен, а наглухо скован черным костюмом с галстуком. Но как хорошо, как радостно ей было идти с ним рядом — все такой же курносой, с той же челкой, но уже в длинном белом платье невесты и с тюльпанами в руках.
Жених и невеста в сопровождении нарядных друзей и подруг выходили из дверей. А из всех окон всех пяти этажей глядели жительницы старого краснокирпичного дома — женского общежития. Одни выкрикивали добрые пожелания молодым, другие молча махали им вслед. Одни — помоложе — провожали их радостными взглядами, полными своей затаенной надежды. Другие — постарше — смотрели не без грусти о своих несбывшихся мечтах.
Свадебная процессия уходила по зеленой солнечной аллее, ведущей от дверей общежития к стоявшим в отдалении такси, увитым цветными лентами и с традиционными целлулоидными пупсами на радиаторах. А на крышах машин были сплетены воедино золотистые обручальные кольца, и в каждом из них подвешен колокольчик — дар Валдая. Этакая новейшая обрядовая помесь: зверь-машина с птицей-тройкой.
Жених шагал торжественно-негнущийся. Не спеша и осторожно переставляя ноги, будто ступая по ненадежному весеннему льду. Парни-дружки поддерживали его дух веками апробированными шуточками:
— Коля, ты чего такой серьезный? Чего невеселый, Коль? — заводил один.
— Так его невесту замуж выдают! — откликался другой.
— А за кого?
— Да за него!
Парни от души гоготали. Жених хранил серьезность момента.
А невеста перешептывалась с подругой — женщиной с простым и милым русским лицом.
— Ой, чего-то я трушу! — шептала невеста. — Прямо ножки не несут!
— Шурочка, дурочка ты моя, — ласково улыбалась подруга. — Знаешь, что говорила моя мудрая бабушка?
— Что?
— Девушка может надеть бальный наряд, но не пойти на бал, надеть купальный костюм, но не лезть в воду. Но если уж девушка надела подвенечное платье, она дойдет до алтаря!
Обе засмеялись, невеста слегка расслабилась, но вновь напряглась — такси дружно засигналили. Невеста ухватилась покрепче за руку жениха и так проследовала к машинам.
Здесь начались последние напутствия, объятия, поцелуи. Невеста, подобрав подол длинного платья, уже садилась в машину, но вдруг бросилась назад, обняла подругу, запричитала, путаясь в слезах и улыбках:
— Спасибо тебе! За все, за все спасибо! Ой, как же я теперь без тебя… ой, совсем одна-а…
— Какая же ты теперь одна? Ты — вдвоем, а там, глядишь, и — втроем, — улыбнулась подруга. — Это я вот без тебя остаюсь одна…
Машины вновь нетерпеливо посигналили. Жених — уже хозяйской рукой — оторвал невесту от подруги, усадил в машину, захлопнул дверцу, сам сел с другой стороны, и головная машина с молодыми плавно тронулась. За нею последовали две остальные. Приветственные возгласы и добрые пожелания слились в единый хор, достигнув своего апогея. Свадебный кортеж уплыл за поворот. Провожающие стали расходиться.
И только подруга невесты все стояла и смотрела вслед уже невидимым машинам и улыбалась — светло и чуть печально.
Лето
1
Сукна старого общежития уютно светились в темноте летнего вечера.
Общежитие стояло на холме, одном из нескольких холмов, на которых возник этот старинный русский городок, хранивший память о многих иноземных нашествиях. Его землю топтали ханские кони, месили сапоги наполеоновских солдат, корежили гусеницы немецких танков. Но нее они прошли, проползли, прохромали, а городок остался и стоял. И хранил память о былом — в сердцах людских и в застывшем камне: остатках древней крепостной стены, когда-то опоясывавшей городок, монументах российским воинам, отстоявшим родную землю от французского нашествия, и памятниках солдатам войны, недавно минувшей.
После этой войны старый городок и стал превращаться в город. Все началось со строительства огромного ткацкого комбината. Налетели-накатили веселые строители, бывалые ребята и не менее бывалые девчата. Ворвались в почти деревенскую атмосферу городка, принесли с собой энергию и размах великих строек, новое понимание многих жизненных вопросов, непривычную по тем временам и в тех краях свободу нравов и боевито-романтические песни под гитару, тогда еще простую, не электрическую.
Городок стремительно рос и превращался в город по всем приметам. Проложили трамвайную линию и перестали по-деревенски здороваться с незнакомыми людьми. К улицам и переулкам добавилась первая асфальтированная магистраль с гордым названием «проспект». Построили новый клуб, переименовали кафе в ресторан и основали вытрезвитель.
Через несколько лет, когда первая очередь комбината была сдана, вольные перелетные птицы строители полетели в новые края — «строить и месть в сплошной лихорадке буден». А на смену им в новенькие ткацкие цеха пришли работники, точнее — в основном — работницы. Конечно, нечего было и думать, что эти кадры наберутся за счет малочисленного коренного населения. И потому в город хлынуло рабочее пополнение со стороны — девушки из окрестных и дальних деревень и поселков.
Город превращался в типичный, воспетый в известных песнях «текстильный городок», где «незамужние ткачихи составляют большинство». Строились новые очереди комбината. За ними развернулось жилищное строительство, появилось новое, впрочем, довольно скоро ставшее привычным название — «микрорайон». Бывший клуб реконструировали в огромный Дворец культуры, «пятачок» в горсаду расширили до большой танцплощадки и выстроили новый роддом.
Затем в городе открыли филиалы текстильного и технологического институтов. Прибыл профессорско-преподавательский состав. Ткачихи ринулись на штурм высшего образования. Штурм этот оказался нетрудным и успешным, но мало что изменил в жизни девушек. Разве что — по причинам загадочным — невесты с вузовским дипломом котировались у местных женихов гораздо ниже, чем с обычным школьным аттестатом зрелости. Кроме того, часть новоиспеченных молодых специалистов перешла из цехов в отделы. Но многие и с дипломами остались в цехах: заработок в отделах не тот.
Однако, так или иначе, интеллигентская прослойка в городе солидно укрепилась. К традиционной, испокон веков существующей учительской и медицинской интеллигенции добавилась техническая. Интеллектуальные потребности возросли, в город зачастили гастролеры всяческого толка. От симфонических оркестров до цыганских ансамблей, от молодых поэтов, с одинаковым подвыванием читавших разные стихи, до чтецов мыслей на расстоянии и прочих кудесников, демонстрировавших на глазах изумленной публики загадочные, доселе необъяснимые явления природы. Кстати, тяга к чудесному и стремление объяснить необъяснимое сплачивала все слои населения — и рабочий класс, и трудовую интеллигенцию. В городе был свой общепризнанный экстрасенс, два открыто гонимых,
