Серенада - Джеймс Кейн

На Уинстоне был смокинг из пурпурного бархата, вокруг шеи повязан шелковый платочек. Он ввел нас в гостиную с таким видом, словно весь этот праздник затевался специально для нас. Он представил нас гостям, подал напитки, а Пудински тут же заиграл пролог из «Паяцев», и я, шагнув вперед, запел. Пел, и кривлялся как мог, и не позволял добродушной улыбке сходить с лица. Пока они аплодировали, Уинстон развернулся и устроил целое представление вокруг Хуаны. Она все еще была в плаще, и он, бережно сняв его с ее плеч, начал восторгаться, и восхищаться, и закатывать глаза. Они столпились вокруг, и, когда наконец выяснилось, что это – настоящий тореадорский плащ, он тут же пристал к ней с расспросами и просьбами рассказать, что же такое коррида и каковы ее правила. Я опустился в кресло с ощущением, что все это не случайно, что за этим непременно кроется какой-то подвох. Вспомнилась Чэдвик, и я подумал: может, он затеял все это, чтобы высмеять ее? Но нет. Если не считать, что всякий раз, когда я смотрел в его сторону, он обнимал Пудински, ничего обидного или оскорбительного он себе не позволял. Просто несколько смутил ее градом вопросов, и вот она, взяв в руки плащ, принялась показывать, объяснять и страшно при этом ожила и развеселилась, и он тоже. Надо сказать, никто не мог сравниться с Уинстоном в искусстве заставить женщину выглядеть хорошенькой, при условии, конечно, если он того хотел. И вскоре кто-то воскликнул:

– Но как человек учится искусству тореадора, вот что я хотел бы знать!

Уинстон опустился на колени перед Хуаной.

– Да, расскажите нам, умоляю! Какие упражнения надо делать, чтобы стать тореадором?

– О, я объяснять.

Гости расселись, Уинстон устроился у ее ног на корточках.

– Сперва маленький мальчик, он хочет стать тореадор, да. Все маленький мальчик хотят быть тореадор.

– Я всегда хотел. И сейчас хочу.

– Тогда я говорить, что вам делать. Вы находить хороший burro. Вы знать, что есть burro?

– Осел, что-то в этом роде?

– Да. Вы находить маленький осел, вы резать два больших лист maguey[68], вы знать, что есть maguey, да? Иметь большой лист, очень толстый, очень острый…

– Агава?

– Да. Привязать этот лист на голова маленький осел. Делать большой рог, как toro.

– Погодите минутку.

Какая-то женщина достала ленточку, Уинстон оборвал у папоротника два листа и с помощью ленточки закрепил их на голове наподобие рогов. Затем опустился перед Хуаной на четвереньки.

– Продолжайте!

– Да, вот так. Вы очень похож маленький осел.

Зрители восторженно завопили, Уинстон помотал головой, взбрыкнул ногами и издал ослиный крик. Надо сказать, выглядело это довольно смешно.

– Затем вы брать маленький палочка для espada и маленький красный коврик для muleta. И тренироваться с этот маленький осел. – Кто-то протянул ей трость с серебряным набалдашником, она взяла ее и плащ, и они устроили посреди комнаты настоящее представление. Кругом все орали и визжали, а я сидел и ждал, чем, черт побери, все это кончится. В дверь позвонили. Кто-то пошел открывать, потом вернулся и тронул меня за рукав:

– Вам телеграмма, мистер Шарп.

Я вышел в холл.

Там стоял Гарри, один из коридорных, он протянул мне телеграмму. Я распечатал. Там не было ничего, кроме пустого бланка, вложенного в конверт.

– А где почтальон? Тут нет никакой телеграммы, только бланк.

Гарри притворил дверь в квартиру. Из-за нее по-прежнему доносился шум корриды.

– Позвольте, сейчас я все быстренько объясню, мистер Шарп. Пришлось сделать вид, что это телеграмма, чтоб там не заподозрили что-то неладное… Внизу вас дожидается один человек. Я сказал, что вас нет. Он поднимался к вам, потом спустился и теперь сидит там и ждет

– В вестибюле?

– Да, сэр.

– Что ему надо?

– Мистер Шарп, сегодня Тони три раза соединял этого мистера Хоувза по телефону со службой иммиграции. Тони запомнил этот номер еще с прошлого года, тогда его брат приехал из Италии. И вот Тони думает, что этот тип – из федеральной полиции и что он пришел за мисс Монтес.

– А Тони еще работает?

– Да, мы оба сегодня работаем. Вы лучше возвращайтесь туда, мистер Шарп, пока этот Хоувз чего-нибудь не учуял. Выведите ее оттуда, пусть зайдет в лифт и нажмет кнопку два раза. А я или Тони, мы спустим ее и проведем через подвал, а вы тем временем отвлекайте этого типа, пока мы ее не спрячем. Тони уверен, его родные приютят ее в надежном месте. Все они – ваши поклонники.

В кармане у меня лежала пачка денег. Я протянул ему десятку.

– Вот, разделишь с Тони. Завтра еще получите. Сейчас я ее приведу.

– Да, сэр.

– И спасибо. Нет слов, как я тебе благодарен.

Я вернулся в гостиную, засовывая телеграмму в карман. Уинстон, выделывавший на полу совсем уже невероятные прыжки, вскочил и подошел ко мне:

– Что там, Джек?

– А-а… кое-какие новости, из Голливуда.

– Плохие?

– Неважнецкие.

– Черт возьми! Слушай, у меня просто руки чешутся разбудить сейчас этого подонка и послать его куда подальше.

– Да не разбудишь ты его, в том-то и дело. Там сейчас только десять. Ладно, ну его к дьяволу! Не стоит об этом. Потом поговорим. И кончайте вы эту корриду. Давайте лучше танцевать.

– Танцы, танцы! Эй, маэстро, музыку!

Пудински снова заиграл джаз, пары задвигались, я подхватил Хуану.

– Так, давай улыбайся! Сейчас скажу тебе что-то важное.

– Да, уже улыбаюсь.

Я быстро выложил ей все.

– Этот Пудински для него только прикрытие. Он донес на тебя, анонимно конечно, чтоб тебя отправили на Эллис-Айленд, чтоб мне пришлось умолять его о помощи. А он будет делать вид, что готов свернуть горы, и, конечно, потерпит неудачу. И тебя отправят в Мексику…

– И тогда он тебя получить.

– Да. Так он думает.

– Я тоже так думать.

– Прекрати, ради Бога и…

– Почему ты дрожать?

– Я боюсь его, вот почему. Боюсь по-настоящему. Теперь слушай…

– Да, я слушаю.

– Уходи отсюда, быстро. Придумай какой-нибудь предлог, чтоб он был уверен, что ты вернешься. Переоденься, собери вещи, и как можно быстрее. Если в дверь позвонят, не открывай. Даже не подходи и не отвечай. Потом иди к лифту, нажмешь два раза кнопку, и мальчики о тебе позаботятся. Мне не звони. Завтра же свяжусь с тобой через Тони. Вот, тут деньги…

Я нащупал в кармане пачку и сунул ей за вырез платья.

– Давай, действуй!

– Да.

Она подошла к Уинстону. Он сидел рядом с Пудински, на голове по-прежнему листья.

– Хотите играть настоящий коррида, да?

– Просто мечтаю, дорогая!

– Тогда ждать. Я идти и приносить вещи. Я вернуться.

Он проводил ее до двери, потом подошел ко мне:

– Чудная девочка, просто прелесть!

– Да, все, как говорится, при ней.

– Всегда говорил: под каждым флагом есть только две нации: мужчины и женщины. Мексиканцы мужчины не стоят и ломаного гроша, но женщины у них замечательные. Просто удивительно, что их художники, окруженные такой красотой, тратят время на изображение войн, революций и разных социалистических благоглупостей. Все мексиканское изобразительное искусство сводится к набору пропагандистских плакатов.

– Да. Никогда не был его поклонником.

– И неудивительно! Но если б они смогли написать это лицо, о, совсем другое дело! Один только Гойя мог, а все эти радикалы, нет. Да… сами не понимают, что они теряют.

Я отошел, сел и стал смотреть, как они танцуют. Они уже совершенно разнуздались, и зрелище было абсолютно непристойное. Жаль, что мы не договорились с ребятами о каком-то условном сигнале, как теперь узнаешь, что она ушла? Оставалось только сидеть и ждать, пока они не спохватятся, куда она запропастилась. Тогда я пойду к себе, якобы за ней, потом вернусь, скажу, что она неважно себя чувствует и легла. Это поможет ей выиграть время.

Я заметил, во сколько она ушла. Семь минут второго. Казалось, с тех пор прошла вечность. Я зашел в ванную, снова взглянул на часы. Одиннадцать минут второго. Она отсутствует всего четыре минуты. Вернулся и сел. Пудински перестал играть. Они требовали еще. Он сказал, что устал. Зазвенел звонок. Уинстон пошел открывать, я почему-то был уверен, что это сыщик. Однако вошла… Хуана. Она и не думала переодеваться. Все то же бутылочно-зеленое платье, через руку перекинут плащ, в одной руке espada, в другой – ухо.

Им уже порядком поднадоела игра в корриду, но, увидев ухо, они оживились. Визжали, передавали его из рук в руки, нюхали, корчили гримасы и говорили «фу». Затем ухо взял Уинстон, приставил его к голове, потряс им. Они захохотали и захлопали в ладоши. Хуана тоже смеялась:

– Да, теперь не осел. Большой бык!

Он взревел. Нервы мои были на пределе. Я подошел к ней:

– Унеси все обратно! По горло сыт этой корридой, и ухо воняет. Отнеси туда, откуда взяла, и…

Я протянул руку, пытаясь вырвать ухо. Уинстон увернулся. Она расхохоталась, избегая смотреть мне в глаза. Что-то ударило меня в живот. Я обернулся – один из гомосеков, переодетый в дамское платье, тыкал в меня шваброй.