Полное собрание сочинений. Том 19. Про братьев меньших - Василий Песков

Вопреки утвержденью, что два медведя в одной берлоге не живут, бывает, что два, а то и три зверя спят вместе. Но это всегда мамаша и подрастающие медвежата, называемые где ланчаками, где пестунами.

В берлоге у медведицы появляется и потомство – крошечные по сравнению с матерью, с рукавицу, детеныши. В потемках убежища находят они соски и потихоньку начинают расти, не ведая, какой мир ожидает их на свету.

Медведи всегда были объектом охоты. Их ловили капканами у привады, подстерегали осенью на овсах, и особенно уязвимы медведи в берлоге.

Найти берлогу непросто. Но опытный охотник по еле заметным признакам – струйка пара от дыхания зверя, чуть подтаявший снег – находит зимнюю спальню и, уходя от нее, оставляет на деревьях затесы, чтобы нагрянуть сюда в подходящий момент для охоты.

В большой мороз и в пургу сон зверя так крепок, что медведь не слышит разговор людей и стук топоров, расчищающих место для удобной стрельбы. Нередко зверя из берлоги буквально выпихивают. В ход идут жерди, а чаще «ерши» из молодых елок. Разбуженный медведь, почуяв опасность, хватает еловую снасть и тянет к себе, не понимая, что ветками елок он «затыкает» для себя выход и облегчает задачу охотникам. Иногда сон зверя бывает так крепок, что, даже открыв глаза, опасности он не видит. Зоолог Сергей Александрович Корытин, посвятивший жизнь изученью повадок зверей, рассказывает о случае, когда в двух шагах от головы медведя лаяли собаки, а зверь спросонья глядел на них, ничего не понимая, только укушенный псом, он вскочил на ноги.

Не опасен медведь на берлоге? Во времена, когда на зверя ходили с рогатиной, риск на охоте был очень большим. Нарезное ружье этот риск свело почти до нуля, задача охотника – вовремя выстрелить по убегающему медведю. Но бывает, что зверь бежит «не по правилам» и охотники оказываются у него на пути. В такую переделку в молодости попал Лев Толстой. Увечий будущему классику литературы медведь не нанес, но напугал сильно.

У белых медведей в берлогу ложатся только беременные самки. Самцы же всю зиму бродят и, как ни странно, в безжизненной на первый взгляд снежной пустыне находят себе пропитанье – подстерегают во льдах тюленей. Длительная бескормица и непогода могут заставить медведя выбрать укрытье и задремать. Но это лишь временный сон. Отдохнув и дождавшись хорошей погоды, медведь продолжает бродяжничать.

А самка ложится в берлогу надолго. Где-нибудь в октябре – ноябре, выйдя со льдов на сушу, найдет она подходящее место и, выкопав яму, заляжет. Пурга, наращивая слои снега, надолго спрячет это местечко.

Между тем под снегом идет работа. Медведица обминает, прессует стены убежища, делает его просторным. Со временем от тепла берлога изнутри покрывается корочкой льда. Но есть в этой капсуле продух для свежего воздуха. А если берлога неглубока, в нее с окончаньем полярной ночи проникает голубоватый рассеянный свет.

Никакой подстилки в этой берлоге нет. Только мех и слой жира защищает медведицу на ледяном ложе. Под Новый год в подснежном доме появляются один или два медвежонка, в каждом не более четырехсот граммов.

В середине марта медведица проламывает оболочку убежища и выводит медвежат порезвиться на солнце. Неделю-другую семейство держится у берлоги, забирается в нее на ночь и в непогоду.

В глубокой берлоге медведица с малышами остается спокойной, как бы не слышит шагов человека и лая собак. Но иногда она высовывается поглядеть – что там за шум? В отличие от бурых у белых медведей панического страха перед людьми нет, и сами они нападают нечасто. Ученым и фотографам удается иногда даже глянуть: что там, в берлоге? Но любопытство это все же небезопасное.

• Фото автора. 10 марта 1995 г.

Таежный тупик

В Москву друзья позвонили, когда проблема с вертолетом была решена. В Абакане, обсуждая эту нешуточную по нынешним временам задачу, вспомнили, конечно, о шумной кампании по радио Льва Черепанова, призывавшего жертвовать деньги «для полетов к Агафье». «Где эти деньги? Вот сейчас они как раз и нужны…» Но сборщик денег в Москве помалкивал. А время не ждало. Сигнал SOS, откуда б его ни послали, промедленья не терпит. «Ладно, еще раз слетаем…» – вздохнул представитель службы по чрезвычайным ситуациям…

Пятнистая военная вертушка стояла в Абакане в ожидании взлета. Я бросил в нее рюкзак, и мы сразу же поднялись. Несколько лиц знакомых. Николай Николаевич Савушкин – руководитель лесного ведомства Хакасии, Ерофей Седов, сидят еще два врача, милиционер и работник метеослужбы с алюминиевыми трубками для замера снегов. «Повезло… – невесело шутит гидролог, – денег на полеты – ноль. Вот и пристроился…»

Военные вертолетчики, только что прибывшие из Красноярска, по трассе до Тупика летят впервые. Наметив маршрут по карте, расспрашивают Ерофея о зрительных ориентирах, о месте посадки. Чрезвычайная ситуация для них – это, например, недавняя гибель «Боинга» под Новокузнецком. «Подлетаем – плешина в тайге, заваленная обломками. Просто не верилось, что самолет может разбиться на такие мелкие части…»

А что там сейчас в убежище Лыковых? Коротко рассказывают летчикам: «Осенью вот так же по сигналу SOS таежницу вывезли в Абакан. Месяц лежала в больнице. Диагноз – остеохондроз. При обследовании обнаружили еще фиброму во внутренних органах. От операции отказалась. Отказалась и остаться у родственников – «везите домой!» И вот опять SOS. В ее обители живет еще «доброволец» с Алтая. Сказал, что прибыл к Агафье креститься…»

Ясный день. Весна и в этих краях опережает сроки недели на три. Света в сверкающих снегом сопках так много, что зеленые кедрачи кажутся черными. А по белому видно не только следы оленей, но даже крестики птичьих следов.

То ли за разговором время летит, то ли легко нагруженная вертушка военных летит очень быстро, но вот уже река Еринат, вот маленький «шанхай» таежного поселенья. Ерофей показывает место на занесенной снегом каменистой косе. И мы садимся.

Встречает нас парень лет двадцати, явно из породы тех, кого Агафья тут окрестила «в уме не утвержденные». Помятая шапка, растерянный взгляд. Зовут Василием. Пришел сюда с друзьями пешком по осени. Друзья, прихватив у Агафьи даренное Ерофеем ружьишко, ушли, а Василий, имевший в котомке только гармонь, остался. И вот коротает тут зиму в молитвах и игре на гармони.

– Что-то случилось?

– Агафья Карповна заболела…

Агафью Карповну застаем сидящей на печке одетой и с посошком. Подчеркнуто громко стонет. И сразу же о болезнях:

– Спина… Дров не могу принести. Даже тесто неможно месить…

«Обостренье остеохондроза. Пульс – сто двадцать, давление – сто тридцать на восемьдесят…» – подводят итоги осмотра врачи.

– Что же делать? – спрашиваем мы с Николаем Николаевичем.

Зиму Агафья переносит тяжеловато.

Оказывается, Агафья желает, чтобы ее отвезли на Горячие ключи. Избавленье от недугов видит она только там. Ключи – это дикое место в тайге, где летом в дощатых домиках-шалашах обретается десятка два-три больных ревматизмом и хондрозами, дикарями, без медицинского контроля тут лечатся. Сейчас на «курорте» снегу по пояс и никого, кто мог бы помочь, приглядеть за больной. К тому же врачи, знающие и другую болезнь Агафьи, говорят: при фиброме горячие ванны строго запрещены.

Идем к вертолету.

Выходим на минуту посовещаться, расспросить что к чему у окрещенного тут Василия-гармониста. Готов ли он остаться один при хозяйстве? Поколебавшись, парень кивает: готов…

– Агафья, – строго говорит Николай Николаевич, – о Горячих ключах не может быть речи. Ты же с печи не можешь сползти. Выбирай сама, как поступить. Либо с козами, курами и собакой переправим тебя к родне, либо Василия оставим тут на хозяйстве, а тебя – в Абакан. В больнице подлечат, а мы тем временем сообщим родственникам и попросим приютить тебя до тепла. А там посмотрим.

Второй вариант Агафье нравится больше. Для порядка, улыбаясь, говорит:

– Ишо и третий выход имеитца – собрать все смертное в узелок и тут остаться…

Но решение принято. Со стонами, опираясь на посошок, спускается с печи и кличет Василия.

К быстрым сборам в этом «поместье» привыкли – вертолетчики всегда торопят. Но сейчас Агафья в затруднении. Что взять с собой?

– Василий, клади в мешок псалтырь, кастрюльку, сухари, соль… – сама снимает висящие на веревочке карманные часы, берет икону-складень, карандаши, бумагу, конверты. Между делом, морщась от боли, жалуется на крестника.

– Хлеб испечь не умеет. Картошку, не скажи посолить, не посолит. Избу топил – чуть не сжег потолок. У меня сердце птицею бьется, а ему ничто – сидит играет в гармонь.