Время покупать черные перстни - Александр Борянский

Тень размахнулась и пошла наворачивать вокруг бегущего Сошкина. Фонари строчили рядом, выхватывая школу, лужу, пивбар, фан-клуб…

Здесь Сошкина потянуло к дверям.

— На вот, почитай… — вплетая гордость в одышку, буркнул Сошкин и мигом настебал из пачки один комплект.

— Ты куда? — опешил Вася Крот.

Но Сошкин уже мчал дальше. Навстречу катастрофе…

— Степной больше не проживает, — сказали в гостинице.

Сошкин чуть не плакал, медленно приближаясь к фанклубу, а за спиной таяли все некупленные свободы, все башни слоновой кости…

«Ну и садюга же я! — содрогаясь, вспоминал Сошкин собственное изобретение. — Мне бы не в писатели, а в заплечных дел мастера… Прямо талант! И ведь не осивел — возрадовался…»

И в следующее мгновение оцепенел от страшной мысли.

А рука уже тянулась в карман, тыкалась мимо, дура, и не находила, не находила… Сошкин выругался и побежал к Васе.

— Прочел? — и бледный, страшный пошел на председателя.

— Только начал… — виновато проблеял Вася. Ему можно было верить — рядом лежала книжица, что-то из «хард-фикшн» — ее Вася неловко скрадывал локтем. Сошкин, сопя, отнял экземпляр и присовокупил к остальному.

— Сошкин, да что с тобой?!

— Тогда давай спички.

Рассказ он сжег прямо у крыльца — экземпляр в экземпляр, дотла — радостно грея руки и счастливо щурясь от дыма. А пепел развеял по ветру…

Впервые он чувствовал себя так свободно. Шел, насвистывая, с каждым шагом заново влюбляясь в свой город, в луноокие лужи, в глупую Марью, в свою непутевую жизнь. А в теплых потоках, вместе с пеплом, улетал его ужас. И уж никто на этом свете не узнает о новой пытке, не использует по назначению. По прямому назначению…

Коммуналка спала мертвым сном. Сошкин унял лихой стэп и, прокравшись к своей двери, замер, пораженный.

В его комнате кто-то приглушенно чертыхался.

Не ведая, что творит, Сошкин рванул дверь на себя…

Вся комната белела от разбросанных рукописей. А в лунном нимбе застыл Степной — с черновиком последнего рассказа.

— Где, где, где ОНА?! — гневно взорвался издатель, обернувшись. — Где, я спрашиваю!!!

И топнул кованым сапогом. На Степном, как литая, сидела черная униформа, а оскаленный рот пылал страшным фиолетовым огнем. Как школьные чернила.

Евгений Дрозд

Феникс

I

Сигнал интеркома острогой пронзил душу и выдернул ее из уютной заводи сновидения навстречу беспощадной реальности. Не раскрывая глаз, я нашарил на стене клавишу ответа.

— Да, — сказал я хрипло. — Слушаю.

Голос капитана-психолога звучал несколько виновато.

— Извините, Геннадий Альгертович, что разбудил вас раньше времени, но нам нужно поговорить. Прошу вас зайти минут через десять в кают-компанию.

— Слушаюсь, Евгений Дмитриевич, через десять минут буду.

— Я еще вас попрошу — разыщите Вараксу и тоже пригласите ко мне.

— А где он может быть?

— Не знаю. Во всяком случае, не в своей каюте. Там никто не отвечает.

— Хорошо, Евгений Дмитриевич, выхожу… Капитан дал отбой.

Я посмотрел на часы. До моей смены оставался еще час, а поспать мне дали всего лишь три. Я застонал. Господи, когда, наконец, я смогу выспаться? Перевернуться бы сейчас на другой бок, уткнуться в подушку, зарыться в одеяло и ничего не слышать… Я вскочил с койки, потому что чувствовал — еще секунда, и я закрою глаза и в самом деле засну. Быстро оделся, убрал койку в стену. В каюте, более похожей на одноместное купе, царила мягкая полутьма утренних сумерек. Я с детства люблю такое освещение, поэтому света включать не стал. Термос с кофе я приготовил еще с ночи, он стоял на столике около единственного в каюте иллюминатора. Отпивая маленькими глоточками горячую, горькую жидкость, я приблизил лицо к толстому, закаленному стеклу. Под нами были горы. Видимо, «Цандер» пролетал уже над Гималаями. Заснеженные вершины медленно проползали совсем рядом с самолетом, и шли мы, судя по всему, на высоте три-четыре километра.

Я допил кофе, ополоснул стаканчик-колпачок и вышел в коридор. Здесь было пусто и темно. Плафоны горели через один и то вполнакала. По сторонам шли закрытые двери кают «галерников» и других членов экипажа. Почти на половине из них висели прикрепленные липкой лентой бумажки с красным крестом. Знак карантина.

Размышляя, куда черти могли в такой час занести Вараксу, я дошел до каюты бортового доктора. Дверь была приоткрыта, я постучал и, придерживая дверь за ручку, заглянул внутрь.

Доктор в одежде сидел на откинутой койке — то ли уже встал, то ли еще не ложился. На коленях у него стоял открытый чемоданчик со всякими медицинскими причиндалами. Доктор что-то в нем перекладывал, чем-то звякал. На столике у иллюминатора бледным пламенем горела спиртовка. Надо полагать, что доктор, как и я, любил покойный час утренних сумерек, поскольку электричество и у него не было включено.

— Доброе утро, Роберт Карлович, — сказал я. — Как там наши?

Доктор, не отрываясь от своего занятия, что-то буркнул. Слов я не разобрал, но этого и не требовалось. И так было ясно, что утро отнюдь не доброе и что больные продолжают оставаться больными. И на ноги они встанут не скоро, а значит, и выспаться мне и всем остальным «галерникам» придется тоже не скоро. Не раньше чем вернемся в Капустин Яр.

«Цандер» заложил пологий вираж, мы вышли из тени горного массива, и через иллюминатор в каюту ворвались прямые лучи только-только взошедшего солнца. Огонь спиртовки стал совсем невидимым, а на лице доктора резче обозначились морщины, складки у рта и мешки под глазами.

«Да, — подумал я, — старику нелегко… Впрочем, кому сейчас легко?» А вслух сказал:

— Извините, доктор, вы случайно Вараксу не видели? Роберт Карлович со вздохом захлопнул чемоданчик и посмотрел наконец в мою сторону. Даже при таком освещении было заметно, что глаза у него красные от бессонницы.

— Я видел Вараксу, Геннадий Альгертович, — усталым голосом ответил он. — Четверть часа назад Богдан Янович проследовал на смотровую площадку на верхней палубе «Цандера», чтобы, по своему обыкновению, встретить рассвет и позаниматься дыхательными упражнениями. Вы его там найдете, Геннадий Альгертович…

— Спасибо, Роберт Карлович, извините, — проговорил я, аккуратно прикрывая за собой дверь.

Век живи — век учись. Оказывается, у Вараксы есть привычка встречать рассвет, а я об этом даже не подозревал. А ведь он числится в моей четверке «галерников».

Смотровая палуба не герметизирована, и по ней гуляют ледяные сквозняки. Я запахнул полы куртки и сглотнул слюну, чтобы выровнять давление. Богдан, голый по пояс, стоял у широкого, во всю стену, смотрового окна и сквозь поляроидные стекла мрачно созерцал огненный шар, висевший в фиолетовой пустоте меж двух сверкающих, заснеженных пиков. Меня он не заметил. Я кашлянул. Богдан вздрогнул и метнул в меня какой-то дикий взгляд. Впрочем, лицо его тут же расслабилось.