Мышьяк за ваше здоровье - Елена Арсеньева

Она притворялась! Но зачем?

Зачем так заманчиво приоткрыла губы, запрокинула голову, обрисовывая линию нежной шеи, приподняв грудь, открывая взору Александра все то, что и так будоражило его, с ума сводило с первой минуты, как он эту зеленоглазую увидел. Она его сейчас нарочно силилась соблазнить, нарочно! И если он не прав, то…

Ну, получит пощечину, только и всего! Подумаешь, пощечина, да он бы сейчас… только бы…

Проверяя внезапную догадку, припал к этой манящей шее, начал целовать, обжигаясь душистой кожей, краем глаза наблюдая, как часто поднимается грудь. Накрыл ее своей ладонью, стиснул, зажав между пальцами напрягшийся сосок.

Она… она не открывала глаза, не шевелилась, не протестовала, не вырывалась. Только губы дрогнули, словно зовя. И он отозвался на зов поцелуем.

И тут все, все смешалось в голове, он словно бы сам лишился сознания – нет, правда, руки и тело теперь действовали помимо воли и рассудка, только иногда вспыхивали острые, как ожог, мимолетные ощущения: вот ее ноготь царапает его сосок, рубашка его уж расстегнута; ее пальцы сжимают его плечи – голые плечи, рубашки, значит, уже нет… и он сам стащил с себя джинсы, или она помогла, а она… это он ее раздел? А было у нее все-таки хоть что-нибудь под платьем? Но теперь-то уж точно на ней ничего не осталось. Светящаяся, раскаленная кожа, каждый миллиметр он обшарил губами. Она не открывает глаз; точно слепая, водит пальцами по его телу… водит, с ума сводит… ну невозможно больше ждать, немыслимо! И она не томит напрасным ожиданием. Покорно развела колени, приподняла вперед бедра, и она сама повела его по своему тайному пути, сама, первая нетерпеливо задвигалась, ну а потом они вместе вершили этот немыслимый танец, то опережая один другого, то ожидая и замирая, то вновь исступленно, ненасытно приникая друг к другу.

– Люби меня, ну люби меня!.. – вдруг выдохнула она ему в ухо, прихватывая мочку губами. И добавила еще слово – созвучное, но непристойное, самое грубое, самое пряное, самое острое и возбуждающее.

Мир в священном ужасе отшатнулся от них двоих, не в силах смотреть на эти исступленные содрогания. Вот уж теперь это точно был обморок, а может быть, даже и смерть.

ИЮНЬ 1980 ГОДА, ЗАМАНИХА

Человек, который убил милиционера Лукьянова и ограбил сберкассу, готовился к преступлению давно и тщательно, поэтому неудивительно, что он не оставил после себя ни следов, ни зацепок. Оперативник Бушуев рассудил правильно: преступник был умен, хладнокровен, к тому же и в самом деле многое знал о тонкостях работы милиции.

Честно говоря, этот человек (для удобства будем называть его так же, как назвал его следователь Антон Кашин, – фигурант) даже огорчался, что придется обводить вокруг пальца только деревенских ментов, у которых и сообразительность-то никакая, и умишки затуманены хозяйственными заботами (отелится нынче корова Муська или нет, занимало их куда больше, чем ограбление), и ручонки после вчерашнего еще трясутся… Все можно было устроить гораздо проще, однако он вел себя так, словно ему предстоит иметь дело с самим Шерлоком Холмсом или, на худой конец, с Глебом Жегловым. Когда он планировал дело, ему доставляло удовольствие предусмотреть все, даже самые невероятные случайности. К примеру, следы на полу.

За день в сберкассе столько народу потопчется, что в мешанине грязи-пыли сам черт ногу сломит (очень к месту сказано!), вдобавок теперь, когда уборщица Анюта Калинина на неделю уехала, пол вообще мыть перестали. И все-таки задолго до преступления, когда его замысел еще только-только начинал брезжить в голове, во время одной из командировок в Москву (выпадала изредка такая везуха!) он купил кеды на два номера больше размера, который носил, и запрятал в укромном местечке. Ночью, перед тем как постучать в окошко к Лукьянову, надел их. В носки кед была напихана бумага, к тому же дома он какое-то время ходил в них, привыкая, так что теперь двигался легко. Пальцы обеих рук у него были тщательно забинтованы: сказал Лукьянову, что обварился вчера кипятком. Уловка, может, и смешная, но Лукьянов был известен своей доверчивостью и простотой. Его даже малое дитя могло вокруг пальца обвести, не говоря уже о старинном приятеле, каждому слову которого Лукьянов верил свято.

«Обварился – эх, бедолага, как же тебе так не повезло?! Ну, давай выпьем, чтобы зажило как на собаке…»

Так оно и получилось. Замотанные пальцы помогли ему не оставить отпечатков на спинке стула, за которую, к примеру, он мог схватиться, на столе, на двери… Потом-то фигурант бинты сорвал, сунул в карман и натянул загодя припасенные тонкие нитяные перчатки: в них открывал сейф и забирал деньги. В них-то действовать сподручнее!

Самое трудное было – не испачкаться в крови. Этого не убережешься, факт! Как ни рассматривай потом одежду, обязательно проглядишь пятнышко, которое углядит глазастая сволочь Ванька Бушуев. Поэтому вместе с кедами были куплены новая рубашка – простенькая, дешевенькая – и брюки. Одежда тоже была размерами побольше и сидела на фигуранте нарочито мешковато. Кроме того, он нахлобучил кепку, хотя сроду никакого головного убора не носил. Сделано это было на тот случай, если по пути в сберкассу встретится случайный прохожий. Фигурант хотел остаться неузнаваемым и даже шел иначе, чем всегда, – приволакивая ногу.

Глупости, может, перестраховка, но, во-первых, береженого бог бережет, а во-вторых, ему доставляла удовольствие эта игра. Прихрамывать удавалось с трудом, потому что на самом-то деле ноги несли его, словно не касаясь земли. Он летел убивать – и гордился собой, гордился каждым своим шагом. С довольной улыбкой вспоминал, как покупал одежду в Москве, в комиссионке, чтобы лишних денег не тратить и чтобы потом не так жалко было выбрасывать новое, практически неношеное.

Не то чтобы фигурант был скупым… Вовсе нет. Он пребывал в твердом убеждении, что деньги – это грязь. И при этом искренне жалел, что грязь – не деньги. Он хотел быть богатым, очень богатым – но при этом не сидеть на сундуках с накопленным добром. Деньги – это были возможности. Деньги – это была свобода. Средство к достижению цели.

Правда, той ночью его целью были именно деньги, а средством к их достижению – убийство милиционера Лукьянова.

Фигурант постучал в окошко и показал бутылку. Лукьянов какое-то время всматривался в темноту, потом узнал приятеля, но открыл все-таки не сразу. Какое-то время колебался – то ли предчувствовал недоброе, то ли вспомнилась служебная инструкция… Другому человеку он точно не открыл бы, а этому… своему! К тому же настроение у Лукьянова нынче было такое, что ничего не хотелось – только напиться. Не в дымину, конечно: все-таки на посту, да и сложно двум мужикам напиться в дымину с одной бутылки «Трех семерок», – а чтобы слегка поднять градус настроения. Сейчас этот градус был на нуле…