Железная маска Шлиссельбурга (СИ) - Романов Герман Иванович

— Ты уже здесь, поганец?! Сбежать удумал от меня, тварь! Сообщником обзавелся?! Заколю, паскуду!

Глава 10

Мирович громко командовал — солдаты упражнялись охотно, но все, нет да нет, поглядывали на цитадель. Еще бы — там сейчас находился тот, от освобождения которого зависело их резкое повышение по службе — а какой солдат не мечтает стать фельдмаршалом?!

Лейб-кампания, созданная «дщерью Петровой» была на особом положении, и пользовалась такими привилегиями, что даже блестящие гвардейские офицеры всех четырех полков яростно завидовали статусу сержантов — «кампанейцев». Все дело в том, что эти триста гренадеров Преображенского полка выступили по призыву тогда еще цесаревны Елизаветы, ночью 25 ноября 1741 года произвели в Петербурге очередной переворот, отстранив от власти регентшу Анну Леопольдовну, ее мужа герцога Антона-Ульриха и малолетнего императора, Иоанна Антоновича, третьего этого имени. Сопротивления им никто не оказал — это был самый бескровный переворот в истории Российской империи.

Ставшая благодаря им императрицей Елизавета щедро наградила своих приверженцев. Те, кто не имел статуса дворянина, стали таковыми, причем потомственно. Все рядовые гренадеры и фузилеры были приравнены к чину армейского поручика, вице-капралы соответствовали капитан-поручику, капралы — капитану, прапорщик «скаканул» до полковника, а подпоручик до генерал-майора. Так что карьерный рост у всех стал настолько ошеломительным, что гвардию черная зависть охватила. А капитаном в этой роте стала сама императрица, повелев ее назвать Лейб-Кампанией, что понимали буквально — «рота телохранителей».

Лейб-кампанцам пошили роскошную форму. Пользуясь любовью и покровительством императрицы, они получали от нее поместья и вели себя по отношению ко всем крайне распущено и высокомерно, буквально по-хамски. Каково на это было смотреть уважающим себя военным, когда сержант в расшитом золотом кафтане мог орать на заслуженного боевого капитана в скромном зеленом армейском мундире.

Про жалование вообще ходили легенды — оно было намного больше, чем у гвардейцев. Императрица частенько баловала своих «преторианцев» не только деньгами, но и дорогими подарками с украшениями. Не редко Елизавета Петровна выступала в роли крестной матери новорожденных, причисляя жен лейб-кампанцев в свои придворные фрейлины.

Потому в гвардии восприняли новость об упразднении Лейб-Кампании с энтузиазмом превеликим — мочи нет, чтобы так завидовать, лучше пусть все по одному ранжиру находятся…

Так что тайное известие о переводе всех «смолян» в ряды восстановленной императором Иоанном Антоновичем Лейб-Кампании, подействовала на капралов оглушающе. Они долго рассматривали записку и целовали подпись императора, тут же поклявшись на клинках шпаг не пожалеть живота, чтобы возвести «безымянного узника» на престол. Подпоручик Мирович, непривычно ощущая себя особой генеральского ранга 4-го класса, увидел в этом самый добрый знак — свергли малолетнего государя те, кто стал «лейб-кампанцами», а возведут его обратно на царский трон те, кто уже стал гвардейцем новой Лейб-Кампании.

От капралов и фурьеров, видимо сболтнули все пятеро, «тайная новость» мгновенно разошлась по солдатам. И к счастью, все они, хотя и обрадовались до умопомешательства, но крепко держали язык за зубами — служивые прекрасно понимали, что делить шкуру неубитого медведя нельзя, преждевременное и опасное это занятие. Потому сейчас на плацу все горели только одним желанием — пойти на штурм цитадели, сметая все на своем пути до самого «секретного каземата».

Нервы у подпоручика были почти на пределе, и видимо фузилерам передалось его состояние. Хмурые лица, плотно сжатые губы — любой посторонний наблюдатель был бы уверен, что лишь воинская присяга с артикулом сдерживает подчиненных ему солдат, чтобы не послать своего начальника и мучителя куда подальше.

Зрителей хватало — комендант крепости майор Бередников и все три его офицера снисходительно взирали на проводимое учение, которое их вчера сильно удивило — караул в крепости прежние команды Смоленского полка воспринимали как унылое место временной ссылки. Недельку сводной полуроте отстоять на стенах, и возвращаться по прежним квартирам — половина рот полка жили в казармах форштадта Шлиссельбургской крепости, остальные расселялись по обывательским квартирам в посаде, что на берегу Ладожского озера, а также по окрестным селениям.

«Скорей бы на штурм» — Мирович «читал» выражение на лицах фузилеров, что пока четко выполняли построения на плацу близ дома коменданта, держа ружья в руках и поглядывая на ворота. Солдаты караульной команды цитадели безмятежно глазели на них со стен и башен. На прясле у Государевой башни напряженно застыли фурьер Писклов и двое «смолян», а еще пара прохаживалась дальше по крепостной стене, не доходя до Княжьей башни всего с десяток шагов.

Бах!

Из бойницы, куда напряженно взирали десятки пар глаз, донесся звук выстрела, в воздухе развернулся выброшенный из нее белый плат и медленно упал на траву, что росла у подножия башни. И тут же все завертелось в мгновенном калейдоскопе, когда красочные картинки меняют друг друга в постоянном мельтешении.

— За мной, братцы! Послужим царю Иоанну!

Сталь шпажного клинка вылетела из ножен — подпоручик Мирович первым бросился к воротам, створки которых начали раскрываться. Барабан за спиной выбивал тревожную дробь.

Внутри цитадели вразнобой загремели выстрелы, раздались отчаянные крики, лязг оружия — но воротные створки медленно расползались в стороны. Раскрылись наполовину, уже хватит…

— Ура!

— Вперед, лейб-кампанцы!

— На штык бери!

За спиной дружно топали по земле тяжелые казенные башмаки, солдаты оглушающе кричали, многие издавали из глоток звериный рев. Страшна русская штыковая атака — доброй половине «смолян» пришлось в ней сходиться с пруссаками, ведь армия воевала постоянно. В отличие от избалованных гвардейцев, которые держались от сражений на приличном расстоянии — далеко от столичного Санкт-Петербурга до кровавых полей Цорндорфа, Кунерсдорфа и Гросс-Егерсдорфа.

По ним стреляли со стен, кто-то за спиной Мировича отчаянно вскрикнул от боли. Подпоручик бежал к раскрытым воротным створкам, где трое караульных с белыми платками на рукавах, сцепились в яростной рукопашной схватке с шестью противниками, еще два тела корчились у дерущихся под ногами. Сторонникам царя Иоанна приходилось туго — как не отмахивайся прикладом и штыком, но шестеро против троих есть двойной перевес в силах, а она, как всем известно, солому ломит.

Но помощь в лице двух десятков «смолян» пришла вовремя — Мирович рубанул шпагой по голове караульного. Бегущий за ним фузилер воткнул штык в закричавшего от боли солдата, что закрыл кровоточащее лицо ладонями. И началось, и завертелось перед глазами, и разящая сталь клинка потребовала вражеской крови!

Схватка была молниеносной — полтора десятка разъяренных потерями солдат смели полудюжину охранников с хода, начисто истребив их в рукопашной схватке.

— Государь в башне! Там стреляли! За мной!

Капрал с белой повязкой на рукаве бросился к Светличной башне, за ним побежали его подчиненные — все трое, как ни странно, уцелели в свалке. Мирович огляделся, мгновенно оценивая сложившуюся ситуацию — она была благоприятной для штурмующих капральств Смоленского полка, и говорила о полной победе над охраной «секретного каземата».

Капрал Кренев со своими солдатами свалил на землю офицеров у комендантского дома, одного из поверженных ожесточенно избивали прикладами. Фурьера Писклова с постовыми на прясле не наблюдалось — проявив удивительную расторопность (бежать все же им было дальше), они ворвались в Княжью башню. Можно не беспокоиться — шестеро сверху, трое снизу, они сомнут офицера из надзирателей и парочку постовых, больше людей в башне просто не могло быть!

Солдаты капрала Миронова, который вовремя заметил перемену в ситуации, ожесточенно лезли в кордегардию. Оттуда по ним палили из ружей, на что в ответ загрохотали частые ответные выстрелы — теперь многие взводили ружейные курки, кое-кто уже заряжал фузеи, отчаянно забивая заряд и пулю шомполом. Внутренний двор цитадели потихоньку накрывало белое полотно густого порохового дыма.