Железная маска Шлиссельбурга (СИ) - Романов Герман Иванович

Так и он — вроде пожилой человек, но эмоции молодого тела — всю ночь проворочался на жестком ложе, вдыхая запах цветов и перечитывая записку. И не мог ничего поделать с собою — потому что в любом цинике, романтик не убит, а лишь спит. С женой прожили душа в душу двадцать лет, историк, вместе с ней учился — пока в 1996 году, когда был в Чечне, ее не сбил на тротуаре пьяный ухарь. Овдовев, больше не женился — выйдя на пенсию, нянчился с внуками, потом уже пестовал правнуков — вечно занятый, но сердце одиночество тяжело переносит…

И вот теперь странно ощущать себя заново молодым! Пусть в тюрьме, но силы переполняют тело!

Никритин поморщился и почесал пальцами голову. Вши присмирели после мытья, но ночью снова начали свои злодейства. Может быть, потому сегодня спалось особенно плохо и тревожно?

Но в этом времени вши и блохи постоянный атрибут жизни даже привилегированного сословия. Парики, повсеместно носимые, служат насекомым прекрасным убежищем, причем накладные волосы мажут салом и обильно пудрят. А на картинах 18-го века многие дамы изображены с блохоловками на груди, что богато осыпанные бриллиантами и выполненные из золота, считались украшениями. А еще с горностаями — считалось, что эти зверки великолепно выкусывают насекомых.

Какие уж тут у всех будут хорошие сны?!

Но у него беда не только в насекомых. Скорее всего, по многим причинам — жуткое ощущение чувствовать себя грязным и вонючим до омерзения. Но разве он сам в этом виноват, когда надзиратели не дают горячей воды помыться. А в своих рапортах в столицу постоянно пишут, что узник завшивел, потому что категорически не желает мыться. А как такого человека назвать — только безумным!

А потом историческая наука руку свою приложила, отметая свидетельства и факты, что не укладывались в официальную версию, которая выдвинула Екатерина Алексеевна. Так и хочется воскликнуть — и вы верите человеку, который был больше всего заинтересован в том, чтобы двое мужчин, имевших все права на трон Российской империи, весьма своевременно для немецкой принцессы, расстались с жизнью. Причем, при весьма странных обстоятельствах. Даже суд над Мировичем представлял собой фарс — когда сенаторы предложили пытать подпоручика, то им этого не дала делать сама императрица, запретившая из-за человеколюбия.

Единственный такой случай — всех прочих злоумышленников на государственные устои пытали жестоко, выбивая всеми способами признания — взять хотя бы несчастных Хрущева и братьев Гурьевых, на пьяной лавочке выразивших сожаление, что «государь Иоанн Антонович пребывает в темнице», и надо бы его освободить из узилища. Арестовали полтора десятка человек, причем многие свидетели, пребывая в алкогольном дурмане, вообще ничего не помнили, как обычно и бывает.

Но после обработки оголенного тела кнутом, да еще на дыбе, память у всех вернулась. Любая амнезия живо пройдет от такого «лечения», нужные показания для суда выбиты и запротоколированы. И пошли по этапу в Сибирь несчастные собутыльники, гремя кандалами — царица милостиво заменила смертную казнь через четвертование каторгой…

«Все, сейчас пьеса начнется. Интересно, с дедом только Чекин придет, или капитан Власьев явится вместе с ним? С двумя офицерами сержант сразу не справится, а я не знаю, на что новое тело способно, но вроде крепкое и жилистое, сила от природы дана»,

Пока мысли пробегали по голове, Иван Антонович, заметив темноту в скважине — кто-то заслонил солнечный свет от бойницы, ушел за расставленную заранее ширму. Минут десять назад о том поручик расстарался, скрупулезно выполняя пункты инструкции — служитель, убирающий камеру, не должен видеть его лицо. В принципе, офицеры подобрали на это дело старика правильно — проверен, медалями награжден, а, главное, внучка в заложниках, по сути, пребывает. Вот только просчитались немного — девушка и стала инициатором осуществления ему побега.

«Дед, видимо, решил, что случай поймал. Ведь если я на престол войду, то всех спасителей награжу по-царски. Что ж — он прав, за такое дело и золотом осыпать можно. Вот только один вопрос — как на этот трон самый взойти? У Екатерины под рукой правительство и гвардия, а у меня сорок солдат и взбалмошная девчонка. Слишком велико неравенство в силах — раздавят как бегемот лягушку!»

Никритин сидел на табурете, сжимая в руках пистолет. Рискованно вот так вооружится заранее, но выбора не оставалось — если поручик войдет без сержанта, то валить его в упор, потом забежать в «предбанник» и закрыть дверь за собой на засов. Подняться по каменной лестнице наверх — дверь в башню надзиратели всегда держат на засове, а потому останется только одно дело — помахать из бойницы белой тряпкой.

И все, дело сделано — только терпеливо ожидать конца штурма и счастливого освобождения из узилища!

Беспокоиться не стоит. Двери с двух сторон прочные, проломить тараном можно только из каземата. Но чтобы приволочь бревно, и с ним разбежаться, нужно вначале новую железную решетку выломать. Вот теперь такая предусмотрительность может против охраны злую шутку сыграть — убить узника просто физически не успеют. В башне дверь, оббитую железными полосами, только топором рубить — там даже подготовленные штурмовики минут десять возиться станут, никак не меньше. Стрелять в нее без толку — свинцовые пули только плющиться будут.

В дверь условно постучали три раза — два раза громко, а третий раз как то смазано что ли, словно не отводили руку и хлопнули ладонью. Иван Антонович моментально приник к щели в шторке. Теперь осталось подождать, когда дверь откроется, и в камеру, как всегда, войдет первым, разжиревший на дармовом харче, поручик Чекин.

И тут дверь распахнулась на всю ширь…

— Ох… Твою дивизию!

В проеме стоял сержант и манил его рукою к себе, прижимая к губам палец. А поручик Чекин…

У ног старика лежала тушка надзирателя, распластанная по каменному полу. Причем уже связанная по рукам и ногам, а в рот была засунута какая то тряпка. Причем, этот импровизированный кляп всунули достаточно глубоко — оплывшие щеки обленившегося и растолстевшего «вертухая» напоминали хомячьи мешки, с набитыми до упора «закромами».

«Как славно вечер начался, и музыка прекрасна!»

Иван Антонович на цыпочках пересек «секретный каземат» и впервые оказался в «предбаннике» надзирателей, за спиной тихо затворилась дверь, и чуть громко лязгнул засов.

— Вот так, надежа-государь, скоро вы будете свободны. Не беспокойтесь — я его по голове ударил, через часик очнется, не раньше. Как гусара прусского при Кунерсдорфе — того насмерть положил. Так что вам будет, о чем поручика порасспросить!

— Чем ты его так, болезного?

— Кистенем, — старик показал привязанный к запястью ремешок, на конце которого качался увесистый свинцовый шарик. — В юности научился, когда в солдаты еще не забрали. Домишко наш шведы спалили, вот и пришлось как то жить…

Дед насупился и Никритин понял, что сейчас его лучше не расспрашивать о былом. Да и зачем ему знать грехи молодости старика — промышлял грабежами на большой дороге, или нет — не его дело, по большому счету о таком разбойном промысле знать. Честной службой все искупил, на своем прошлом крест поставил!

— Я к бойнице, а вы тут немного побудьте, государь, я скоро! Барабан бьет — учения подпоручик начал, моего сигнала дожидаясь!

Старик стал подниматься наверх, и тут неожиданно донесся лязг и раздался громкий голос Власьева, от которого у Ивана Антоновича душа в пятки мгновенно свалилась:

— Почему на засов не закрыл? А ты что тут делаешь? Где Чекин? Измена! Алярм…

Наверху загремело, затопало. Кто-то покатился по лестнице — раздался выстрел, клуб порохового дыма накрыл каменные ступени. И снова лязг двери, скрежет засова.

Иван Антонович вскочил с лавки, забыв про пистолет, который положил рядом — события ошеломили его. А на лестнице проявился в ярком свете, от которого почти ослепли привыкшие к полусумраку глаза, сам Данила Петрович Власьев, в разорванном мундире, на лице кровь.