Глаза Ангела - Эрик Ластбадер

Хонно уже два дня не появлялась дома, проводя все время вместе с Большим Эзу. На работе она договорилась, что ее обязанности временно будут исполняться двумя другими сотрудницами, на что администрация охотно согласилась. Дома же она сказала мужу, что ей необходимо уехать в Осаку к больной тетушке, и Эйкиси не противился ее отъезду, зная, что жену с теткой связывали теплые дружеские отношения. По-другому Хонно поступить не могла, — ей пришлось пойти на обман, потому что муж ни за что не позволил бы ей без уважительной причины покинуть дом. Он, хотя и задерживался часто на работе, мог пообедать где-нибудь в городе с коллегами и потом прогуляться пару часов, но ужинать, как правило, приходил домой и требовал, чтобы к его приходу все было готово.

— Я вижу, вы и сидя на стуле, никак не успокоитесь, — недовольно пробурчал Большой Эзу, — вставайте и пойдем отсюда. — Он похлопал по боковому карману брюк. — Здесь у меня передатчик, так что если будут какие-нибудь новости, нас сразу же известят.

Серо-стальной «Мерседес» отвез их не в шумный, многолюдный центр Токио, сияющий нарядными неоновыми вывесками, а в Гиндзу, на тихую зеленую улочку, за деревянными заборами которой виднелись красивые особняки — клубы, где собиралась самая изысканная публика. Машина въехала в ворота и, оставив позади крохотный нарядный садик, остановилась у особняка. Слуги засуетились, навстречу гостям вышел и хозяин клуба, проводил их на второй этаж в отделанный мрамором зал, посередине которого стоял белый концертный рояль. На крышке рояля — огромная фарфоровая ваза с красными пионами. Позади рояля виднелось окно, а за ним — внутренний дворик, в котором был искусно имитирован уголок дикой природы: среди больших, покрытых мхом валунов струились прозрачные ручьи, росли пушистые курчавые папоротники, цвела карликовая азалия. Через зал Хонно, а за ней Большой Эзу прошли к лифту и спустились на нижний этаж.

— Увидимся в додзо, — сказал Большой Эзу и оставил ее на попечение служанки. Служанка проводила Хонно в богатую, отделанную кедром комнату, дала ей белое дзи — традиционное одеяние для занятий боевыми искусствами, легкое, свободное и удобное, и показала, где можно принять ванну. После омовения Хонно облачилась в дзи и отправилась в додзо, где ее уже ждал Большой Эзу. Потолок и стены додзо были выложены деревянными панелями, под потолком висели старинные знамена военных рыцарей феодальной Японии — даймио. На полу лежали татами — жесткие коврики из прессованной соломы, освещение было неярким и ровным.

— Откуда вам известно, что я владею боевыми искусствами? — удивилась Хонно.

— Я все знаю, — ответил Большой Эзу. — Можете мне смело довериться.

Хонно невольно рассмеялась, и он сказал:

— Вот так-то лучше. Больше не будем нервничать, договорились?

Он начал кружить вокруг нее, наблюдая за реакцией, Делая пробные выпады.

— Дзю-дзю-цу, — перечислял Большой Эзу, — немного тай-чи. И, судя по тому, как вы держите руки, айкидо.

Он перешел в нападение, стараясь добраться до коленей Хонно, но она применила традиционную защитную тактику ирими и сама атаковала, с удовольствием чувствуя, как ее внутренняя сила, внутренняя энергия — ва — разливается по телу. Это было удивительное ощущение легкости, свободы, словно ты — уносящийся в небо воздушный шар или сорвавшаяся с крючка рыба, быстро уходящая на безопасную глубину.

— Так — так, неплохо, — Большой Эзу атаковал снова. Несмотря на свой изрядный вес и немалые габариты он двигался с легкостью и быстротой юноши. Хонно быстро разгадала его тактику: без конца нападать, не давая противнику передышки, утомить его, чтобы, устав, он совершил ошибку. Затем она обнаружила слабое место в этой тактике. Между постоянными атакующими выпадами существовали все-таки минутные интервалы, во время которых можно было ухитриться перейти в контратаку.

Спокойно защищаясь от непрерывных выпадов противника, Хонно выжидала удобного момента для нападения. Удар, еще один, и еще, вот, наконец, сейчас можно, — и Хонно ринулась в атаку на Большого Эзу, раскрывшегося на секунду перед очередным броском. Мгновение — и она поняла, что попала в ловушку — противник был готов к этому удару и, более того, ждал его. Терпеливо, долго он заманивал ее, чтобы она из обороны перешла в наступление, а когда она наконец сделала это, он умелым приемом блокировал ее. Хонно осталось только дивиться его мастерству и легкости, с какой он уложил ее на обе лопатки и прижал к полу ребром ладони, держа руку у ее горла.

Большой Эзу помог Хонно подняться с ковра, похвалил:

— Неплохо, госпожа Кансей. Но можно еще лучше. Они встретились через полтора часа в ресторане клуба на третьем этаже. За это время Хонно вымыли, натерли ароматными маслами, сделали массаж, снова вымыли. В комнате, где она принимала ванну первый раз, Хонно нашла свою одежду, выстиранную и тщательно отутюженную.

В отличие от яркой беломраморной залы на втором этаже, помещение ресторана было выдержано в строгом, сдержанном стиле: стены из необработанного серого гранита, почти бесцветные, создающие странное впечатление переливчатости благодаря неотполированной поверхности камня; необычно узкие и длинные зарешеченные стрельчатые окна; в оконных проемах был виден город, но из-за необыкновенной формы окон он приобретал нереальный, расчерченный на вертикальные полосы облик, казалось, здесь поработала рука не архитектора, а художника-абстракциониста.

— Есть какие-нибудь новости? — спросила Хонно, усаживаясь за столик напротив Большого Эзу.

— Терпение, госпожа Кансей, — ответил тот. Официант в это время разливал в бокалы охлажденное белое вино. — Надо уметь терпеть. Именно из-за недостатка терпения вы поддались на мою хитрость во время нашего боя и проиграли.

— Но я хочу знать, что же случилось с Гиином, а также получить назад тетради Сакаты, — волнуясь, проговорила Хонно, откладывая в сторону красиво оформленное меню.

Большой Эзу молча разглядывал ее, потягивая вино, потом сказал:

— Давайте сначала выясним, что для вас важнее: тетради, оставленные вашим другом вам в завещание, или жизнь профессора Гиина?

— Но мне одинаково важно и то, и другое!

— Но если бы вы все-таки были вынуждены выбирать между Гиином и тетрадями, — спрашивал Большой Эзу Хонно так, словно она была маленькой девочкой, — что бы вы выбрали?

— Вы серьезно говорите или это очередная из ваших шуточек?

— Я абсолютно серьезен.

— Послушайте, но ваш вопрос звучит просто дико.

— Неужто? Я так не считаю.

— Да что же вы за человек такой! — сердито воскликнула Хонно. — По-моему, ответ может быть только один: жизнь человека гораздо важнее каких бы то ни было тетрадей, пусть даже и зашифрованных.

— Разве? А как же ваше обещание Сакате-сану, госпожа Кансей? Ваш священный долг — гири?

Хонно захлестнула волна жгучего стыда. Беспокойство за жизнь Гиина отодвинуло на второй план ее долг перед Сакатой, она как-то забыла об этом.

— Но вы, по-моему, неправильно ставите вопрос. И потом, почему вам так важно знать мой ответ?

— Ваш ответ имеет принципиальное значение. Я задал вам загадку-Дзэн, и если вы думаете, что решение подобных загадок — бессмысленное занятие, то вы глубоко заблуждаетесь. Это не моя прихоть, поймите. Загадки-Дзэн, дорогая госпожа, помогают найти выход "душе, блуждающей в потемках. Я предупредил вас, что вы должны быть готовы к чему угодно. Вы дали слово, уверили меня, что сделаете все, что от вас потребуется. И что же? Нам встретилось первое препятствие на пути, и вы не можете сделать ничего лучше, как только капризничать и обижаться. Где ваш боевой дух, воля? Что бы сказал о вашем поведении Саката-сан?

Хонно закрыла лицо руками и заплакала. Большой Эзу подождал, пока она успокоится, и спросил:

— Почему вы плакали?

— Я вела себя глупо, пытаясь подражать в своем поведении настоящему воину. Это не для женщины, женщина слаба, только мужчине такое под силу.

— Неправильно. Быть настоящим воином — значит обладать боевым духом, возраст и пол здесь ни при чем. А у вас есть задатки борца, воина, я знаю, я почувствовал это во время нашего боя в додзо. Я ощутил силу вашей внутренней энергии — ва. Вы сражались с яростью, достойной любого мужчины, и получили от боя удовольствие. Совершенно так же, как и я, кстати.

— Но... Бедный Гиин... — прошептала Хонно. — Я не могу не думать о нем, не могу не беспокоиться. Что, если...

— Сердце воина должно быть свободно. Сердце воина закаляется в борьбе, в выполнении обязательств, предписываемых чувством долга — гири, и в соблюдении правил чести. Только это важно. А Гиин всего лишь человек.

— Но ведь я когда-то любила Гиина и, возможно, люблю до сих пор. И Эйкиси я люблю, он — мой муж.

— И Эйкиси, и Гиин, — не более, чем люди. Несовершенный, непостоянный материал. А идеалы воина неизменны, совершенны, чисты. Поверьте хотя бы в один из этих идеалов — и вы перестанете зависеть от кого или чего-либо.