Книга реки. В одиночку под парусом - Владимир Федорович Кравченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дойдя до монастыря, пристаем к причалу. Днем к этому причалу пристают теплоходы с туристами. Сегодня один из самых почитаемых на Руси Толгский монастырь превращен в женскую обитель для монахинь-медиков с целью возродить древнейшую традицию монастыря — помощь больным и страждущим. Розовеющий в свете зари монастырь огорожен белокаменной стеной с массивными воротами.
Мы походили вдоль монастырских стен, постояли у ворот, побезобразничали немножко, совсем чуть-чуть. «Девчонки, откройте!..» — закричал очумевший вертолетчик Володя и загромыхал кулаком в ворота, пока его не осадили. Водки Володе досталось, конечно, больше всех. Еще бы — дембель! С каждым из гостей пришлось чокнуться и выпить, и не по одному разу. Двадцать пять лет в строю. Четверть века беспорочной службы, кочевой офицерской жизни.
Плывем на другую сторону Волги. Достигнув правого берега, катер уткнулся носом в песок и засигналил — Петр в рубке ударил по клаксону автобаранки раз и другой. Звуковой сигнал у КС оказался слабосильный и писклявый — как у старого «газона». На наше бибиканье с горы спустился улыбающийся старик в клетчатой рубахе.
— Знакомьтесь, — представил его Петр. — Валентин Палыч, соратник и друг сердешный. Между прочим, этот могучий старик из потомственного рода волжских водохлебов. Они с дедов-прадедов живут на этом берегу. Настоящие волгари. Занимают всем родом большой кусок берега — селятся рядом друг с другом и живут. Бакенщики, лоцманы, капитаны, судомеханики. Все как один рыбаки великие!..
Валентину поднесли. Его подняли гудком с постели. Его светлые выгоревшие глаза радостно хлопают со сна. Происходящее представляется ему продолжением сновидения — цветного, радостного, полного приязненных лиц и дружеских рук. Мы пьем по Пушкину: вертолетчики — за «горний ангелов полет», водолазы — «за гад морских подводный ход», а я — за «дольней лозы прозябанье» (пью вино). Солнце поднялось над Волгой. Осветило лоснящуюся гладь воды, неприбранные мужские лица с бессонно горящими глазами. Петр с Валентином Палычем затянули какую-то совсем уж старинную волжскую песню. Сначала бурлацкую. Потом еще одну — рыбацкую... Дошла очередь до Стеньки с княжной. Мы пьем и поем. Я самозабвенно подтягиваю за Петром. Я догадываюсь, что это — счастье.
Кострома
Костромской берег коренаст и много не подаст. Чем к Костроме ближе, тем берега пониже, а леса пожиже. Прошел полдюжины поросших камышом островков, за которыми скрывается большой аппендикс костромского водохранилища.
С немалым удивлением обнаружил, что плыву не один — под моим сиденьем неведомо откуда возник небольшой муравейник. Какой-то муравьиный вожак завел свой народ в мою лодку и решил, что здесь его мурашам будет хорошо. Мы с лодкой давно стали частью реки — влились в окружающую природу, пропитались природными запахами, существуем в одном ритме с восходами и закатами, ветрами, солнцем и дождем. Стоит ли удивляться, что многоопытная природа прибрала нас к рукам и решила попробовать на пригодность сначала к одному, потом к другому делу — как строитель приспосабливает нестандартный камень, так или иначе определяя его место в кладке.
Иду на веслах. Волнение нарастает, и я стараюсь прижиматься к левому берегу. Сначала меня обогнал «Валерий Чкалов». Потом показался красавец-трехпалубник «Николай Карамзин». Я плыл по реке во вполне приличной компании. Удивительно, но к каждому теплоходу у меня рождалось личное чувство — окрашенное в эмоциональные тона отношение. Одетые в железо персонажи вызывали тот или иной отклик — «Яков Свердлов» заведомо уступал в этой иерархии старенькому «Ивану Кулибину». Однажды я видел, как к «Федору Шаляпину» у дебаркадера привалила многопалубная «Октябрьская революция». «Федор Шаляпин» дрогнул всем корпусом, издав железный стон, словно живое существо, кранцы его жалобно заскрипели. На кнехты набросили концы. И пяти минут не прошло, как красавец-теплоход оказался зажат идеологически ненавистным лайнером и лишен свободы передвижений. Наблюдая сцену этой швартовки, я переживал ее как метафору — известно, что при жизни Шаляпин костерил революцию последними словами. Я даже подумал: окажись Федор Иванович в этот момент поблизости, увиденное привело бы великого певца Волги в неистовство. Мир реки полнился отзвуками былого и переплетениями смыслов. Волна новейших переименований затронула большие города и улицы, но пока не коснулась теплоходов пассажирских линий. Для восстановления исторической справедливости на линию следовало бы выпустить теплоходы «Антон Деникин» и «Герой гражданской войны Колчак». Существование красного головореза «Михаил Фрунзе» требует исторического отмщения в виде теплохода-антагониста «Генерал Врангель». Пусть плавают по великой реке борт о борт, пусть сплетаются в один швартовочный узел. Может, и не надо ничего переименовывать. Лучше строить побольше теплоходов, хороших и разных. Такое решение мне кажется исключительно плодотворным и наглядным, рождающим в душах путешествующих по Волге мысли об относительности исторической истины и коварстве истории, не выбирающей легких и проторенных путей для своего осуществления.
Не так давно имя российского монарха получило судно военного типа — новейший ракетный крейсер «Петр Великий». На очереди — путешествовавшая по Волге с немалыми тяготами в парусной ладье (в такой, какая изображена на гербе Костромы) императрица Екатерина Великая, волшебным мановением царствующей длани переименовывавшая селения и слободы в города. По Волге плавал единственный в мире пароход-храм «Святитель Николай Чудотворец». В носовой части его установили пять куполов-луковок, над штурвальной рубкой подняли звонницу с семью колоколами, каюты превратили в кельи монахов. Один волжский купец в память о строительных хлопотах и мучениях назвал свой пароход «Многострадальный». Пароход, однако, вскоре окупил себя, и владелец на радостях переименовал его в «Оправданный». Мне нравятся названия первых лет революции с их тягой к мегаломании: в раннесоветские времена по Волге поплыли пароходы «Самокритика» и «Труддисциплина», «Трактор» и «Автогигант», «Коллективизация» и «Долой неграмотность!».
Обогнув мыс, свернул в устье реки Костромы. Город Кострома раскинулся на берегах двух рек. Это типично для Волги — города в старину закладывали на стрелке Волги и ее притока, что было продиктовано как требованиями обороны города, так и важностью местоположения для ведения торговли и взимания пошлин с купеческих караванов — реки были главными транспортными артериями. Тверь и Тверца, Кимры и Кимрка, Ярославль и Которосль, Самара и Самарка, Камышин и Камышинка, Царицын и Царица и т.д.
Размеренно работая веслами, миновал
