Книга реки. В одиночку под парусом - Владимир Федорович Кравченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А что, нельзя без этого?
— А куда мне деваться? Что мне делать? Я ничего не умею. Семья распалась, жена ушла. Живу здесь — у Афанасьича. Он добрый человек. Ты вот что — сфотографируй меня. У меня давно не было никаких фотографий — кроме как ментовских. Пришли Афанасьичу, а он передаст сестре. Жить мне негде. К зиме уйду на зону. Украду чего-нибудь и сдамся... Вот черт! У тебя есть сода?
Слава согнулся от внезапного приступа язвы. Соды у меня нет, но есть молоко. Наливаю в кружку молока, он выпивает. Но молоко не идет — он уже выпил водки. Слава деятельно ищет соду по всему дебаркадеру. К поискам подключает коренастого сморщенного мужичонку — тоже, судя по всему, урку. Помыкает им бесчеловечно, даже изобретательно, с выдумкой. Это у него чисто блатное — такой перепад настроений: от доверительной откровенности к демонстративному цинизму. Мое молоко, которое я с готовностью ему налил, выплевывает с отвращением. Урки не любят одалживаться, не знают чувства благодарности. От чужих благодеяний их коробит — «ломает». Своей откровенности он мне, конечно, не простил.
На дебаркадер заявилась семья: папа, мама и три доченьки — мал-мала-меньше. Пришли покататься на лодке. Появляется еще один персонаж — по имени Саша, с вытатуированным на шее скорпионом. Что сие означает, я уже знаю — вернее, догадываюсь, что означает что-то особенное, урочье, да мне лень копаться во всей этой блатной символике. Меня от нее «ломает». Пока лодки нет, Саша-скорпион пытается развлечь девочек, вручает им бинокль. «Посмотрите так. А теперь переверните наоборот... Далеко, да?» Сашей движет искреннее чувство, видно, что дети ему интересны, но он тоже урка, и эта сцена с биноклем ненатуральна, исполнена какого-то внутреннего кривлянья. Видно, что парень агрессивный и наглый. Они со Славой все время громко делят каких-то девушек. Появившаяся на палубе девушка Марина пока не решила, кому из них отдать предпочтение. Наконец она останавливает свое внимание на Жене — простом палубном матросе.
Тут появляется еще один Саша — плечистый крепыш с грозным выражением на загорелой, расплывшейся от добродушия блинообразной физиономии. Друг Афанасьича, с женой и сыном пришел покататься на лодке. Служит в омоне, был в Чечне, получил два ранения под Асиновской. Пока готовят вторую шлюпку, Саша устраивает совместное с урками распитие пива «Балтика» (ставит омон). Распитие заканчивается демонстрацией шрамов — Саша-омон демонстрирует пулевые чеченские, а урки — ножевые, полученные за время многотрудной криминальной жизни.
Пришла шлюпка, и омон уехал «на промедон» (променад). Уркам Славе и Саше-скорпиону остался пакет с «Балтикой», которую они сварливо, зло и мелочно делят. Мне не предлагают, а я бы не отказался от глотка — у меня был трудный день, и в горле пересохло. Благородное поведение Саши-омона не оказало на деятелей преступного мира ни малейшего облагораживающего влияния.
Тут жизнь вокруг зароилась с совсем уж неуследимой быстротой... Матрос Женя погрузил какую-то девицу в лодку и уплыл с ней на остров. Марина, приревновав его, сознательно или случайно шагнула за борт дебаркадера. Плавать она не умела, поэтому спасать ее посыпались все, кто только мог. Кончилось это захлебывающимся, лающим кашлем на палубе, мокрыми волосами и бурными слезами.
Блуждающий (блудящий) взгляд спасенной Марины останавливается на мне, и она вдруг просит у меня сигаретку. Прикурив от моей зажигалки, благодарно кивает и, прищурившись, смотрит на меня сквозь дым, укутанная этим дымом, как Анна Каренина меховой горжеткой. Слава-скорпион взвивается и набрасывается на меня. «Чего тут стоишь? Если ждешь Афанасьича — жди на берегу. Чтоб, когда я вернусь, ноги твоей тут не было!..» — грозно заявляет он и уходит в кубрик. Я понимаю, что уйти нельзя, и готовлюсь к драке. При этом пугаюсь: не за себя — за лодку. Покачивающаяся у мостков лодка, которую так легко проткнуть, неимоверно увеличивает площадь моей уязвимости. Честно говоря, я готов терпеть любые унижения, готов жертвовать своим достоинством, лишь бы лодка была в целости и сохранности — в ней моя честь и моя доблесть. Продолжаю сидеть в той же позе на том же кнехте. Вернувшийся Слава-скорпион делает вид, что забыл о грозном ультиматуме.
Николай-железнодорожник (мой Вергилий) уводит меня в сторонку. Успокаивая, жалуется: на дебаркадере делается все хуже, урок все больше и больше. Афанасьич добрый человек — пригрел одного, а за ним потянулись другие, освоились, охамели. Похоже, уже и сам Афанасьич их побаивается. Не знает, как отвадить. Афанасьич старый спасатель, водолаз. Организатор и хозяин этой лодочной базы. Живут они в основном за счет подрядов на проведение подводных работ, обслуживают кабельно-коммуникационное хозяйство. Вот недавно был случай: одного мужика избили юнцы, мотоцикл его сбросили в воду. Подняли мужику мотоцикл. Но деньги даются все трудней, Афанасьич мечется, психует, то и дело срывается на крик. А тут еще урки облепили...
После полуночи возвращается катер с компанией отгулявших офицеров. Афанасьич дает разгон дебаркадерной команде.
— Ты мне суешь червонец?!. И это вся выручка с прогулочных шлюпок за день?.. — гневается он.
Громовой голос разносится далеко над Которослью. Вороватые урки танцуют перед ним на цырлах.
Я укладываюсь спать на освободившееся место в кубрике. Только задремал, как на пороге возникает Афанасьич.
— Корреспондент, ты спишь? Мы тут собрались к Толгскому монастырю рассвет встречать... Присоединяйся к нам.
Плывем встречать рассвет. Это была незабываемая прогулка по предрассветному ярославскому плесу. Берега окутаны сумерками, черная дымчатая вода за кормой, взрываясь, кипит белопенными бурунами. Старый катер с мощным водометным двигателем предназначен для работ на лесосплавах. Буксировщик КС — катер сплавной. Петр манит меня в рубку, предлагает порулить. Уступает место за штурвалом, который оказывается обыкновенной прозаической автобаранкой.
Петр худощав, высок, у него крепкие и загребущие, как говорят в народе, руки-крюки — руки водолаза. Он похож на своего тезку Петра Мамонова — актера и рок-певца. Пока я, сидя на капитанском кресле, кручу баранку, стараясь вписаться в пролет надвигающегося моста, Петр обрушивает на меня стремительную исповедь...
Да, нужна работа, работы не хватает, а на нем висит орава захребетников. Но ему ничего от жизни не надо — лишь бы дочь была счастлива. Его дочери девятнадцать лет, у нее уже жених, курсант четвертого курса зенитно-ракетного училища. Дочь говорит: «У нас любовь!».
