Двойка по поведению - Ирина Семеновна Левит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И все равно, это кто-то из гимназии, — твердо сказал Гриневич. — И этот кто-то тебя решил подставить.
— Почему?!
— Не знаю… И мне это сильно не нравится.
Володя взял из Лизиных рук тетрадь, принялся ее листать. Четко разграфленные листы, фамилии по классам, короткие записи убористым почерком. Записей, правда, было немного — все-таки сентябрь, не успели накопиться. Неожиданно он мотнул головой, поднес тетрадь почти к самому лицу, принюхался…
— Что? — Лиза вытянула шею, тоже потянулась носом, но Володя тетрадь отдернул.
— Запах… — проговорил он настороженно. — Странный запах… от обложки… вроде как апельсиновый.
— Апельсиновый? — Лиза все-таки сунулась носом и тут же отпрянула, хотя запах был приятный. — А если это отрава? Какая-нибудь химическая отрава?.. — Лизу аж передернуло. — Ты что-нибудь понимаешь в химии?
Вместо ответа Гриневич быстро подошел к столу, пошарил в его глубинах, вытащил полиэтиленовый пакет, сунул в него тетрадь, замотал плотно, сказал:
— Ты куда неслась? К директрисе? Вот ей и отнеси. А она пусть полиции передает. Пусть спецы разбираются. А ты, — он взял Лизу за плечи, развернул к себе, произнес твердо: — ничего не бойся. Тебя не было в школе, когда убили Пирогову. И в окно ты влезть никак бы не смогла. — Он посмотрел сверху вниз, Лизина голова едва доходила до его плеча. — Маленькая ты. У тебя стопроцентное алиби.
— У тебя тоже.
И Лиза ткнулась лбом в Володино плечо. Совершенно по-дружески ткнулась.
Глава 14
Казик нисколько не сомневался, что народа на похороны придет много.
Во-первых, из приличия. Все-таки хоронят учительницу, проработавшую в школе тридцать лет. Вся гимназия — от педагогов и сотрудников до учеников и их родителей — задействована в «мероприятии», а потому как-то неловко отрываться от коллектива.
Во-вторых, из любопытства. Все-таки учительница не просто умерла, а погибла, причем прямо на «боевом посту», и полгорода — далеко не только педагоги и сотрудники, ученики и их родители — активно обсуждают событие. А потому естественно, что многие захотят поучаствовать в последствиях этого события.
В-третьих, из-за самой Галины Антоновны Пироговой. Педагоги и сотрудники относились к ней, как к вялотекущему радикулиту, который постоянно чувствуешь, но к которому приноровился, а ученики и их родители, как к хронически больному зубу: вроде постоянно не ноет, но стоит попасть чему-то холодному или горячему, на стенку полезешь. Живая Галина Антоновна никогда не оставалась неприметной среди тех, кто был связан с гимназией, а потому и похороны ее не могли остаться незамеченными.
Таким образом, со всех сторон получалось, что народа будет много, в том числе совершенно случайного, а следовательно, и разговоров будет много, в большинстве своем совершенно пустых, но может возникнуть и какой-нибудь любопытный персонаж, и какая-нибудь любопытная информация… Вот ради этого Казик и явился на похороны.
Гроб был выставлен в актовом зале, на сцене, в окружении цветочных венков и траурного караула с черными повязками — все честь по чести, как и полагается в приличном обществе. Общество и в самом деле было приличное, по крайней мере внешне, вот только не слишком скорбное, скорее сосредоточенное, причем в большинстве своем эта сосредоточенность явно была несколько нарочитой. Да, отметил Казик, лить горючие слезы здесь никто не собирается, разве что всплакнет кто для порядка или от излишней эмоциональности — все же не просто умершая, а убиенная.
А потом он увидел женщину, сидящую на стуле рядом с гробом. Лицо женщины было печальным и совершенно потерянным. Наверное, жена брата, догадался Казик, и тут же услышал за спиной:
— Навалилось на Татьяну Петровну. Вот уж наехало так наехало. Мужа летом похоронила, теперь невестку… Или кем там она ей приходилась?
Казик обернулся — голос принадлежал полицейскому подполковнику, рядом с которым стоял полицейский майор. Бывшие сослуживцы брата Пироговой — вновь проявил догадливость Аркадий Михайлович.
— Какая разница, — сказал майор, — все одно, родственница. Николай Антонович сильно сестру любил, а у той, кроме семьи брата, никого и не было. Она на похоронах Николая Антоновича аж вся черная была, я помню. Но крепкая тетка оказалась, как камень. Татьяна Петровна на похоронах все за нее держалась, даже не за сына. А теперь вот нате вам… И какой сволочи учительница понадобилась? Что с нее взять?
— Да брось ты! — зло процедил подполковник. — У нас что учительницу, что старика какого грохнут и не поморщатся. Вчера козел один джипом на тетку наехал и мотанулся, аж колеса задымились. Но хорошо, девчонка одна номер запомнила, и ребята этот джип быстро перехватили. Так знаешь, что этот поганец заявил? Дескать, у него мандат депутата, он член правящей партии, и, если мы его за наезд привлечем, авторитет этой самой партии сильно подорвем. Вроде как совершенную несознательность проявим и политическую близорукость продемонстрируем. Нормально, да? И еще обещал начальнику настучать на наших ребят. Пригрозил бы он так Пирогову, тот бы ему сам настучал — прямо по мандату.
Майор в ответ что-то проговорил подполковнику в самое ухо, тот весьма выразительно фыркнул, после чего оба двинулись из зала.
Казик еще пару минут постоял, понаблюдал за входящими и выходящими людьми и тоже направился из зала.
Как и бывает в подобных случаях, да еще в теплую погоду, основной народ толпился в школьном дворе. Со стороны все это людское сборище совсем не походило на похоронную публику, скорее на праздно гуляющих в парке в воскресный день. Кое для кого похороны явно стали поводом для встречи со старыми знакомыми, поскольку то тут, то там раздавались возгласы, типа «Сколько лет, сколько зим!», «Рад тебя видеть!» и тому подобное. К учителям, а многие из них тоже предпочли ожидать официальную церемонию прощания на улице, периодически подходили разные люди — некоторые, похоже, из бывших учеников, с объятиями, некоторые, судя по всему, из родителей нынешних учеников, с разговорами. И все это тоже плохо увязывалось со скорбным моментом, да никто особо и не усердствовал в изображении печали.
Прохаживаясь меж публики, Казик слушал обрывки бесед, которые касались всего чего угодно, в том числе, разумеется, обстоятельств смерти Галины Антоновны, но не находил в этих обрывках ничего для себя любопытного. Конечно, Пирогову периодически многим хотелось пристрелить, придушить, прирезать, но это все же не основание, чтобы проткнуть ее отверткой. Впрочем, ничего такого публика не говорила — это уже сам Казик додумал.
Мимо него продефилировала девушка, очень
