По направлению к психологии бытия - Абрахам Маслоу

Но чем дольше американки живут в Мексике, тем меньше им (по крайней мере, некоторым из них) это нравится. Они обнаруживают, что для мексиканского мужчины имеет ценность любая женщина, что он не делает особого различия между старыми и молодыми, красивыми и некрасивыми, умными и неумными. Более того, они выясняют, что в полную противоположность молодому американскому мужчине (который, как сказала одна девушка, "в случае отказа прийти к нему на свидание получает такую травму, что вынужден идти к своему психиатру"), мексиканский мужчина воспринимает отказ очень спокойно, слишком спокойно. Он не особо огорчается и быстро переключается на другую женщину. Но для этой конкретной женщины это означает, что она сама — как личность — не представляет для него особой ценности и что все его усилия направлены просто на «женщину», а не на нее, то есть для него одна женщина не отличается от другой и она вполне «заменима». Она понимает, что ценность имеет не она: ценность имеет класс «женщин». В конце концов, она начинает чувствовать себя скорее оскорбленной, чем польщенной, поскольку она хочет чтобы ее ценили как личность, потому что она такая, какая есть, а не потому, что она принадлежит к определенному полу. Разумеется, пол превалирует над личностью, то есть он является основой удовлетворения, но достижение удовлетворения выводит на первый план мотивации притязания личности. Романтическая любовь, моногамность и самоактуализация в жизни женщины возможны только тогда, когда ее воспринимают как конкретную личность, а не как «бабу», безликого представителя класса «женщин».

Другим очень распространенным примером является гнев, который так часто вызывают у подростков фразы типа: "Да у тебя сейчас просто такой период. Ты это перерастешь". Над тем, что для ребенка представляет реальную и неповторимую трагедию, смеяться нельзя, даже если это случалось и еще случится с миллионами других детей.

И последний пример. Психиатр завершает первую очень короткую и поспешную беседу с вероятной пациенткой следующими словами: "В принципе, ваши проблемы характерны для вашего возраста". Потенциальная пациентка рассержена и считает, что "от нее отмахнулись" и обидели ее. Она считает, что с ней обошлись, как с ребенком: "Я — не какой-нибудь образец. Я — это я, и никто иной".

Приняв вышеизложенное во внимание, мы можем расширить наше представление о сопротивлении в классическом психоанализе. Поскольку сопротивление, как правило, рассматривается только как защитный механизм невроза, как нежелание выздороветь или признать неприятные истины, то оно зачастую воспринимается как нечто нежелательное, что-то, что нужно преодолеть, проанализировать и отбросить. Но как видно из приведенных примеров, то, что воспринимается как болезнь, иногда оказывается проявлением здоровья или, по крайней мере, не является болезнью. Трудности, которые возникают у терапевта с его пациентами, их отказ принять его объяснение, их гнев и желание нанести ответный удар, их упрямство, почти наверняка (по крайней мере, в некоторых случаях) порождены стремлением не допустить, чтобы на них наклеили какой-нибудь ярлык. Стало быть, это сопротивление можно рассматривать, как утверждение и защиту уникальности своей личности от нападения или пренебрежения. Такая реакция не только помогает сохранить свое достоинство; она также защищает от плохой психотерапии, объяснений, взятых из учебника, "анализа наугад", сверхмудреных или преждевременных толкований, бессмысленных абстракций или концептуализаций, которые все означают для пациента отсутствие уважения. (Подробнее об этом см.: О'Коннелл (129).)

Новички в терапии, жаждущие лечить быстро, «мальчики-зубрилы», которые запоминают концептуальную систему и представляют себе терапию как простое пересказывание концепций, теоретики без клинического опыта, студенты последнего курса или выпускники факультета психологии, которые только что выучили Фенхеля и хотят рассказать всем знакомым по общежитию, к каким категориям те принадлежат, — все это "любители навешивать ярлыки", от которых пациенты должны себя защищать. Есть ведь и такие, которые легко и непринужденно, при первой же встрече, выдают утверждения типа: "У вас анальный характер"; "Вы просто пытаетесь всех подавлять"; "Вы хотите, чтобы я с вами переспал"; "На самом деле вы хотите забеременеть от вашего отца" и т. п.[16]

Назвать законную самозащиту от такого наклеивания ярлыков «сопротивлением» в классическом смысле этого слова значит просто дать еще один пример неправильного понимания концепции.

К счастью, есть признаки того, что люди, занимающиеся лечением других людей, начинают отказываться от такого рода практики. В принципе, это заметно по отходу просвещенных терапевтов от таксономической, в духе Крепелина, психиатрии (или психиатрии "государственной больницы"). Раньше основные усилия (иногда только усилия) сосредоточивались на диагнозе, то есть на зачислении индивида в какой-то класс. Но опыт показывает, что диагноз больше нужен юристу и администратору, чем терапевту. Сейчас даже в психиатрических больницах начинает утверждаться точка зрения, что никто не является "пациентом из учебника": описания болезни на собраниях персонала становятся все длиннее, насыщеннее, сложнее и уже не напоминают простую рубрикацию.

Теперь пришло понимание того, что к пациенту нужно подходить как к неповторимой, уникальной личности, а не как к представителю класса, если, конечно, речь идет о психотерапии. Понять индивида — это не то же самое, что отнести его к какому-то классу или навесить ярлык. А без понимания индивида терапия немыслима.

У человеческих существ попытка навесить на них ярлык часто вызывает возмущение, потому что они рассматривают ее, как стремление отказать им в индивидуальности. Тогда от них можно ожидать попыток утвердить свою личность всеми доступными им способами. В психотерапии такую реакцию следует понимать как утверждение собственного достоинства, которое, в любом случае, подвергается очень серьезному испытанию при применении некоторых форм терапии. Либо такая самозащита не должна называться сопротивлением, либо понятие сопротивления должно быть расширено и в него следует включить многие типы противодействия осознанию идей. Более того, следует подчеркнуть что сопротивление такого рода является чрезвычайно ценной защитой от плохой психотерапии.[17]

Часть IV. ТВОРЧЕСТВО

10. ТВОРЧЕСТВО И САМОАКТУАЛИЗАЦИЯ

Как только я начал изучать определенно здоровых, высокоразвитых, зрелых и самоосуществляющихся людей, мне, прежде всего, пришлось изменить свои представления о творческих способностях. Сначала я отказался от своей стереотипной идеи, что здоровье, гений и продуктивность являются синонимами. Довольно много моих «подопытных», хотя и отличались здоровьем и большими творческими способностями в том особом смысле, о котором я собираюсь говорить, не были творцами в обычном понимании этого слова и не обладали большими талантами или гением. Эти люди не были поэтами, композиторами, изобретателями, художниками. Они даже не занимались творческим трудом. Очевидно и другое — некоторые из величайших гениев человечества явно не были психически здоровыми людьми, например, Вагнер, Ван Гог или Байрон. Некоторые были, а некоторые не были, и в этом нет никаких сомнений. Очень скоро я вынужден был сделать вывод не только о том, что великий талант более или менее независим от психического здоровья или праведности, но также и о том, что мы очень мало знаем об этом. Например, определенные данные указывают на то, что большой музыкальный или математический талант являются больше наследственными, чем приобретенными (150). Отсюда можно сделать вывод, что здоровье и особый талант являются отдельными переменными, между которыми может существовать (а может и не существовать) только очень слабая взаимосвязь. С самого начала нам следует признать, что психология очень мало знает об особого рода таланте, называемом «гений». Больше я ничего не буду говорить об этом и ограничусь более широко распространенным типом творческих способностей, которыми любое человеческое существо наделено от рождения и которые меняются с изменениями в психическом здоровье.

Далее, я очень скоро обнаружил, что, как и большинство людей, мерил творчество категориями «продукции», и, кроме того, я бессознательно связывал творчество только с определенными общепризнанными сферами человеческой деятельности, бессознательно предполагая, что любой художник, любой поэт, любой композитор ведет творческую жизнь. С моей точки зрения к числу людей творческих могли принадлежать только теоретики, художники, ученые, изобретатели, писатели. Я бессознательно считал творчество прерогативой представителей определенных профессий.