Каратель - Иван Тропов

Ворон хмуро следил своими черными блестящими бусинами за моей рукой. Дернул крыльями, когда рука подошла совсем близко, но не взлетел. Лишь переступил и вцепился в плечо еще сильнее. Даже через толстую кожу плаща в меня впились когти.

– Ш-ш… Кар-роший, кар-роший… – Я коснулся его головы, сполз пальцами на шею, погладил.

Ворон весь напрягся, сжался, втянул шею, пригнул голову, но не улетал, не бил клювом. Лишь тихо и быстро бормотал, как заклинание:

– Кар-рина-кар-рина-кар-рина-кар-рина…

– Карина, – согласился я. – Карина… Хорошая птичка, хорошая.

Гладя его смелее, нащупывая под встопорщенными перьями шею с выступающими бугорками хребта.

На въезде меня опять приветствовали внимательным, холодным облизываньем, но на этот раз куда быстрее и тоньше. Если бы я не ждал, мог бы и не заметить. Она не пыталась влезть. Всего лишь – нетерпеливо, но с опаской – проверяла, кто это.

А затем, уже совсем возле дома, ткнулась еще раз. На этот раз не таясь, не спеша, привычным лавандовым холодком. Вежливо, робко стукнулась в мою защиту – и пропала.

И такая же вежливая улыбка ждала меня, когда я вошел в столовую. Только теперь в этой вежливой улыбке, с едва заметной издевкой…

Только теперь это была не издевка, не последний вызов отчаяния, который я привык видеть под этой улыбкой. Она изменилась.

Только сегодня или уже несколько дней, а я смотрел, но не видел?

Не последний вызов отчаяния, а уверенность. Еще скрываемая, но уверенность. Не издевка, а насмешка. Не бравая, напоказ, а всамделишная, для себя. Последние реплики роли, прежде чем окончательно сбросить маску…

Я старался не подавать виду, пока кормил ее, но что-то она почувствовала.

– Почему вы так смотрите на меня, Влад?

– Как – так?

– Обычно так смотрят на женщину, когда приготовили ей какой-то сюрприз…

– Вы весьма проницательны, Диана, – в тон ей ответил я. – Но у меня больше чем просто сюрприз для вас, Диана. – Я взял с колен бумажный сверток, поднялся со своего места в конце стола и пошел к ней. – Это сюрприз для вас и подарок для меня.

– О! Мой господин так щедр… После тренировки? Что ж, я постараюсь…

– Нет, не после тренировки… – Я прошел вдоль стола, все пять стульев, взялся за спинку последнего. Совсем рядом с ней. Как на последней тренировке…

Нет. Слишком опасно. Я сел на четвертый стул. Улыбнулся ей:

– Это особый сюрприз.

Между нами остался пустой стул, и все равно она еще сильнее выпрямилась, чуть подалась назад.

– Даже так? – с наигранной недоверчивостью вскинула брови. – Что ж… Кто знает… Возможно, и я вскоре смогу преподнести вам сюрприз…

Не сможешь.

Я стащил бумажную обертку и бросил на стол перед ней окоченевшую тушку ворона.

Смерть изменила его. Вытянутый в струнку, с прижатыми крыльями, с прилипшими к телу перьями, с вывернутой почти назад головой – она не сразу его узнала.

– Что это?..

Но она уже поняла.

Вскинула глаза на меня – и впервые я видел в этих глазах страх… Не испуг, а настоящий, вытеснивший все страх. Даже когда – месяц и вечность тому назад! – я тащил ее в подвал, чтобы замуровать заживо, в ее глазах были ярость и испуг, но не страх.

Страх – это штука, которой надо прорасти. Для настоящего страха нужно время, нужна минута трезвости мысли. А лучше час. Или сутки. Или неделя.

– Что-то не так, моя милая Диана?

Я улыбнулся, но не уверен, что это была улыбка, а не злой оскал.

В ее глазах снова были жизнь и злость. Она боролась со своим страхом. Она не хотела сдаваться. Она потянулась к ворону, и я знал зачем.

Она все еще надеялась.

Думает найти рану. Это значило бы, что я перехватил ворона случайно. Заметил его здесь, недалеко, когда он только отлетал, и здесь же его застрелил. На всякий случай. Не зная, куда он летел. Не зная, что он летает туда-сюда уже не первый день…

Она учитывала, что это может случиться. Она подстраховалась. Не стала писать записку и приматывать к лапе. Потратила несколько дней, но обошлась без записки.

– Что вы там хотите найти, Диана? – усмехнулся я. – Ответ? Так ответ у меня, на словах. Карина просила передать, что она призрачно ваша. Теперь уж навечно.

У меня был миг, прежде чем она поняла. Прежде чем дрогнули губы, обнажив резцы – идеально правильные, сахарно-белые, влажно блестящие. Прежде чем сверкнула ярость в глазах – вдруг расширившихся зрачках, бесконечно глубоких под пленкой отражения…

Я успел собраться и закрыться. Я был готов уворачиваться, пустить ее первый, самый тяжелый удар вскользь, но вместо лобового тарана на меня обрушился ливень мелких ледяных касаний. Не самых сильных, но со всех сторон – и, господи, сколько же их было…

Она лишь тыкала в меня. Шлепала, продавливая защиту, и всаживала в меня странные ощущения, эмоции, побуждения – одно за другим. Не очень глубоко, я не давал ей сделать этого, я тут же отрывал от себя ее слабые щупальца, но еще надо было выкорчевывать наведенные ею эмоции, надо было отделить мое – от ее, надо было выровнять ощущения, собрать их в привычный букет, в котором так легко заметить малейшую неправильность…

И еще я знал, что это лишь отвлекающий косяк мальков. Пока я увяз, разбираясь с этой неприятной мелочью, запутываясь все больше в этой мешанине мелких тычков, – вдруг налетят настоящие удары, тяжелые, таранные.

Я знал это, я ждал их. Вот-вот. В любой миг…

Я уже содрал с себя десятки ее касаний. Раньше, когда она делала этот финт на тренировках, она бы уже ударила, дважды, трижды ударила из-за этой мельтешащей завесы – тяжелыми ледяными гарпунами.

Но ударов не было. А ее мелкие шлепки осыпали меня, не давая опомниться. Все больше, все чаще, со всех сторон.

От них мешалось в голове, как рябит в глазах от стаи мальков, и мои собственные мысли вдруг казались чужими, неважными, весь мир вдруг стал незнакомым и далеким, а десятки ее холодных нитей сплетались в странный рисунок, как плывущий в глазах узор «живых» переплетов кружится, расползаясь, и рвется. Рвется, разверзаясь, затягивая в…

…то, что обычно отгорожено.

Слепящий свет фонарей – и темнота вокруг. Сплошная темнота, в которой что-то…

Я пытался нащупать багор за спиной, но его не было. Что-то было не так. Рука хватала пустоту.

И шелест судорожных движений в темноте, где-то сбоку от фар…

Удаляясь – или приближаясь?

Что-то скользило там, в темноте, готовясь навалиться на меня…

Нет! Нет! Это же…

Не хватает.

Что-то не так! Не хватает!

Чего-то катастрофически не хватало, чего-то очень нужного, невообразимо важного… Багор? Нет, не багор. При чем тут багор? Ключ! Я никак не мог нащупать ключ зажигания, чтобы завести мотор. Гудок! Нужно загудеть, чтобы Гош…

Гош, Гош! Где же ты?!

Он спасет, он сделает так, как должно быть, он все исправит, надо только…

Но ключа не было. Мембрана беззвучно проваливалась под пальцами, и все сильнее набухала боль в голове, и мир не мир – половина мира.

Слева ничего не было. Это ужасное ощущение мутило меня, раскидывало все мысли. Даже закрыв глаза, за веками чувствовал, что слева ничего нет. Это даже не темнота – там просто ничего нет… Я не мог этого вынести. Это ощущение не укладывалось в голове, рвало меня на части. Хуже чем боль…

Нет!!!

Я рванулся, отталкивая воспоминания – это всего лишь воспоминания! – и тут же почувствовал ледяную хватку. Глубоко за моими оборонительными редутами.

Я понял, но слишком поздно: я и не почувствую ее тяжелых ударов. Она не собиралась ломиться в оборону, она уже тихо вползла в ту брешь, которую я чувствовал, догадывался и боялся, что она есть, старательно обходимая Дианой раньше, но никак не мог понять где…

Я рвался из ее хватки, но ее ледяное щупальце натянулось, затаскивая меня обратно в ту ночь.

Теперь я чувствовал ее ледяной гарпун целиком, от жалящего острия до основания, – там, где она незаметно вползла в меня. Я понял, где брешь. Теперь я бы мог остановить ее, не пустил бы ее здесь, если бы она уже не пролезла глубоко внутрь, если бы она не была так сильна…

Я вскочил, отталкивая стул, заваливаясь назад – прочь! в холл! но она поднялась еще раньше, она уже нависала надо мной, стала еще ближе, еще сильнее…

Я пытался отступить. Где-то слева проем двери. В коридор! Наружу – прочь, прочь, прочь от нее! Если она подойдет впритык, прижмется лбом ко лбу…

Ледяной шторм. Холодные, колючие, злые льдинки кромсали голову изнутри, а за ними катились обледенелые, шершавые, как ледяной наст, жернова, невыносимо тяжелые, непреодолимые.

Я пятился, уже ничего не видя. Мир распался на куски. Лишь звон цепи, как серебристые брызги… Назад, прочь! Но что-то мешало… Косяк за спиной. Надо в сторону… В проем – и прочь, через холл к дверям! Из дома! Туда цепи не хватит, цепь остановит ее!

Но мне было уже не вырваться. Моя оборона трещала, Диана крушила меня уже изнутри. Уже не я гасил ее наведенные желания, а она обрывала ниточки моей воли, чтобы не мешали доламывать оборону. Чтобы потом…