О! Как ты дерзок, Автандил! - Александр Иванович Куприянов

Тайм успокоился, теперь он был голоден, потому что во время нереста таймени перестают кормиться. Время отведено для любви, а не для того, чтобы хватать пастью ленков и хариусов.

Тайм вышел на охоту. Но сначала он решил найти свою подругу, потому что Тайм не мог признать свою упругую Тайму в безвольной туше, плавающей у кромки каменной плиты кверху брюхом. Наверняка, Тайма плавает сейчас где-то рядом, в чистых водах.

Тайм ушел к верхним перекатам. Он не видел, как человек в очках с тонкой оправой присел на корточки и вспорол брюхо мертвой рыбы. Он не видел, как икра Таймы, уже не одна за другой, а потоком хлынула ему на руки. Он не видел, как человек ножом вырезал жабры, а потом топориком отрубил рыбе голову, и долго мыл этот страшный обрубок, замутив кровавой пеной кромку каменной плиты.

Миновала ночь, и пришло утро, но Тайм так и не нашел подругу. Он вернулся на стрелку Большого каньона. Человек, стрелявший в Тайму, заходил с высокого берега косы и бросал блесну в воду. Человеку было чем заняться на берегу. Можно было собрать сушняка для затухающего костра. Скипятить воду в чайнике. Можно было разделать и посолить уже пойманную рыбу. Туша так и лежала в воде, правда – обезглавленная, но привязанная крепкой веревкой к стволу тальника. Но человек все бросал и бросал блесну, пробираясь по высокому берегу к центру улова.

Кроме упрямого рыбака на берегу находились еще два человека. Один метался в бреду – он лежал в палатке. А женщина, завернутая в брезент на каменном уступе, уже не двигалась, но, наверное, нуждалась в каком-то участии…

Человек, с упорством фанатика, бросал блесну в улово, словно поставил перед собой цель. Так поступает одержимый гневом или несчастьем. Он хочет что-то доказать. Или отомстить. Словно человек решил побороться с рекой, принесшей ему за одну ночь столько несчастий.

Человек не знает, что большинство поражений он терпит от себя самого.

Тайм сразу же увидел железную рыбку с тройным крючком на хвосте, он даже тронул ее плавником, когда блесна проплывала мимо.

Крючки на блесне не только не затупели, но стали еще острее. Рыбак блесну сразу же поддернул, решив, что была поклевка, и быстрее завращал спиннинговую катушку.

Тайм не стал хватать быструю блесну. Он развернулся и, красиво изогнувшись, вышел из воды, показав человеку красные плавники и мощь своего тела с серебристыми крестами по бокам.

Тайм принял вызов человека.

Так они начали охоту друг на друга.

12

Словно в тумане, Димичел увидел, что Катрин идет с дальнего мыса косы, от залома, к костру. Она светила себе под ноги фонарем. И мелкий галечник хрустел у нее под ногами. Рядом с Катрин бежала собака – овчарка чепрачной масти. Катрин тихонько ее окликала: «Рядом, Адель! Рядом…»

Постой, постой, пробормотал Димичел, ты же… Ты же погибла! Тебя раздавило бревнами, ты утонула, и теперь я должен тебя… Впрочем, теперь уже – неважно. Ты вернулась?! А собака… Я нечаянно убил ее! Поверь мне, Катрин, я не хотел в нее стрелять! Адель, собачка моя, иди сюда… Ты же видишь – я без карабина! У меня дико болит голова, Катрин, ты что-нибудь выпьешь? Тебе надо немедленно переодеться! Ты вымокла вся до нитки, бедная! Как ты спаслась, как ты выбралась из-под ужасных бревен?! Дай я тебя согрею…

Катрин не отвечала, она лишь улыбалась и, подойдя к костру, разделась донага. Ее тело отливало серебром по-прежнему, как и в тот момент, когда она купалась в реке.

Катрин была красивой женщиной. Наверное, какая-то бабушка или, может быть, прабабушка в ее деревенском роду с каменного мыса Убиенного все-таки пустила к себе в постель стройного пришельца с южной кровью. С женщинами лимана Катрин роднили только широкие бедра и тяжелые груди. Бедра были предназначены для того, чтобы рожать, а груди – для того, чтобы кормить ребенка молоком. В остальном же ее фигура была фигурой европейской женщины, может быть, испанки, потому что ее кожа отдавала смуглым глянцем, а соски на грудях были не розовыми, но темными, как вишни, они набухали мгновенно, если Дими ловил их губами.

Красивые волосы Катрин, цвета вороного крыла, были распущены, они касались ее плеч, и плечи Катрин были для Димичела самыми желанными в мире.

Многие мужчины считают, что самое эротичное в женщине – ее груди, губы, ну и, достаточно часто, ягодицы, но Димичел всегда почему-то знал, что самое привлекательное в женщине – плечи и лодыжки. Плечи Катрин всегда сводили его с ума, с того самого момента, как только он их увидел в открытом платье, когда она пригласила его к себе в машину, на шоссе. Плечи Катрин были очерчены плавными линиями, а движения ее были настолько грациозны и естественны, что их следовало бы назвать движениями пантеры.

С той же природной грацией Катрин принялась переодеваться в сухую и чистую одежду, она нисколько не стеснялась Димичела. Он сразу заметил новое в ее поведении, поскольку прежде Катрин никогда не раздевалась в его присутствии.

Почему ты стесняешься меня, спрашивал Димичел Катрин, и не ходишь при мне обнаженной? Я очень люблю смотреть на твое тело.

Любовь не требует демонстраций, отвечала Катрин, я – не модель, и я не на подиуме, любовь – всегда тайна. Ты мне сам говорил о том, что в девятнадцатом веке для мужчины увидеть лодыжку женщины, мелькнувшую из-под полы длинного платья, означало эротический восторг, сравнимый с оргазмом.

Но сейчас она демонстрировала и плечи, и грудь, и лодыжки, и не только лодыжки, но и тот темный треугольник с хорошо видимой ложбинкой, который сводил его с ума. Но теперь неизвестно откуда взявшееся бесстыдство Катрин покоробило Димичела.

Ты – замечательный отец и смелый человек, Дима, сказала Катрин, присев у костра и не отвечая на его вопросы. Ты спас сына, ты так заботишься о нем.

Что вполне нормально. Родители всегда заботятся о своих детях, пожал плечами Димичел.

Мне кажется, что в таком случае заботливые родители могут понять и других родителей, не таких благоразумных, но ведь у них тоже есть дети.

Ты говоришь о своей дочери? Но ведь она не упала в реку и ей не грозит опасность! Через два дня ты убедишься в том, что…

Ты знаешь, Дима, перебила его Катрин, мы учим правильным манерам и хорошему вкусу других, но часто для себя делаем исключение. И для своих детей – тоже. И потом, ты уверен, что у нас будут еще два дня?

Димичел обратил внимание на