Дьявольский рай. Почти невинна - Ада Самарка

– Вытри слезы и не падай тут… – защекотал слух бархатистый голос. Черный бархат и бриллианты-диаманты, морскими каплями разбросанные в бессмысленном рисунке.

Мы пошли дальше. Было по-своему неудобно делать эти отчасти мучительные, очень дразнящие шаги. И к тому же следы недавнего грешка опять размазывались по бедрам, и наполнившийся страстью и кровью объем между ног по-новому напоминал о себе при каждом шаге. Тем самым, кроме снисхождения до философско-физиологических размышлений принуждая еще к тому же балансировать на тоненьких лимонадно-лунных ниточках (с мечтательными вплетениями чего-то пряно-Альхенского), разделяющих факт моего бытия на две части – рутинная физиологическая реальность и дивная, грешная просторность погребов моей памяти.

– Тепло стало, правда? – хрипло прошептал Горыныч.

– Я вспотела.

– Потрясающе… это хорошо, что тебя девочка натренировала, – ведь ты умеешь отдавать и получать ласку…

Остальное было в том же духе. Островерхим треугольником в меня погружался этот монолог, и значение слов тут же превращалось в абстрактный коллаж, в чудные пышные цветы.

Ах, олеандры… если бы все время было так… вы, олеандры, и я с Александром…

Я сбросила сарафан и тут же помчалась к воде. Огромные, поросшие мягкими зелеными водорослями валуны тоже, казалось, дрожали в предвкушении. Я поплыла, зная, что он сейчас видит мою обнаженную задницу. Обернулась и содрогнулась. Он был голый, спускался вниз по бурым влажным камням, и в каждом движении сквозила раззадоривающая порывистость. Я впервые видела его обнаженным, и подленький страх влажными усиками защекотал там, где мое тело выступало над кремовой поверхностью воды. – И себя тоже… А ей… скажи ей снова про меня всякое хорошее. Ведь ее муж скоро уезжает? Знаешь, что мы сейчас устроим – давай-ка провернем одну аферу!

Он подплыл ко мне.

– Хватит купаться, львенок, пошли.

Сам залез на бурый скользкий пирс, нагнулся, протягивая мне смуглую сильную руку. Одно легкое движение – и я стою на горячем бетоне, в его объятиях. Рядом одинокий лежачок (смотри, специально для нас поставили!) и раскоряченные прошлогодним штормом поржавевшие тренажеры с облупленной синей краской, остатки бассейна, кривые перила и темная трухлявая конструкция приставного лифта вдоль отвесной забетонированной скалы с сизо-желтыми кустиками рододендрона.

– На вот полотенце. – Тыльной стороной указательного пальца вытер несколько соленых капель, текущих по моим щекам. – Ты вся дрожишь. Сядь, успокойся.

Не смотреть вниз.

Он такой настоящий. Обнаженный, с капельками воды, холодно поблескивающими на полуденном солнце на фоне пронзительно голубого неба.

Я сняла полотенце и протянула ему.

– Спасибо, я – только лицо.

И не отводит глаз. Расстилает на лежак.

– Ложись, полежи на солнце, согрейся.

Эти знойные короткие тени и жаркая сиеста.

Я вытянулась и закрыла глаза. Его руки легко, как маленькие шкодливые паучки, забегали по мне вместе с моими пупырышками, норовя прошмыгнуть на внутреннюю поверхность бедер, а оттуда чуть выше.

Когда ему это удалось, мне показалось, что я нырнула в теплое молоко с ванилью.

Упоительное сознание телесного волшебства раскачивалось, как маятник, над бесконечностью растущего блаженства. Я растворялась в великом духовном просветлении – мысли, достойные голов великих гениев, вальяжно плыли сквозь рассыпавшиеся блестки моего экстаза. Я находилась в мире сладкой оды, ошеломляющей симфонии, будто исполняемой целым оркестром. Вспомните стремительное движение пальцев опытного пианиста, вспомните дрожание среднего и безымянного на агонизирующей скрипичной струне. Тогда вы поймете.

Первые раскаты зефирного (или, быть может, очень пьяного) блаженства уже затронули физиологическую сторону моего существа. И совершенно внезапно, неописуемо подло всякое движение было прекращено. Я-то знала, что конец еще не наступил, так как ничто (пишу с придыханием) не может сравниться с мечтательной яркостью, даже определенной кисельной вязкостью совершенства оргазмов.

Адора, ощутив поразительный разрыв Альхена в своих детских недрах… нет… нет… это не то…

Нечеловеческим усилием воли я заставила себя открыть один глаз и была тут же ослеплена ярким солнцем и черным гладким силуэтом чуть ниже.

– Я тебя немножко помучаю, ладно? – сказал он в свое оправдание, будто прося прощения, обдувая мое лицо и шею и едва-едва касаясь губами покрывшейся испариной кожи.

– Хватит! – Я резко села.

Он немного отпрянул и встал. В миллиметре от моего лица.

– Угости меня.

– Обойдешься.

– Не будь злючкой.

Я аккуратно чмокнула его:

– Хватит с тебя. Некуда нам спешить… сам говорил.

Он аккуратно присел на свое прежнее место.

– Вся твоя беда в том, что ты не можешь расслабиться. – Мокрый палец пополз по моему животу, заинтересованно задержался, где загорелость переходит в незагорелость, потом проворно юркнул внутрь, повозился там немного и быстро нащупал нечто, которое неожиданно и нахально отправило меня в стремительный каскад конвульсий.

Я пыталась перенести это дух захватывающее падение как можно более сдержанно, но это было выше моих сил, и, теряя рассудок, размазывая по мысленной палитре все свои философские размышления, я воззвала ко всем, кто мог меня только услышать:

– Боже мой!!! Я умираю!!!

– Ой, – скромно сказал Альхен, облизывая палец.

Вообще-то, хочу поведать еще не онанирующему читателю, что следующим испытанием было нечто, завораживающе знакомое из сексуальной брошюры «Техника современного секса», где описание данной процедуры начинается со слов «Закиньте ноги партнерши себе на плечи». Когда это произошло (А мой Гепард сказал: «Сейчас я тебя лизну, чтобы помягче было…»), меня здорово тряхнуло.

– Одна моя знакомая сказала, что этого никогда не забудет.

– Ну что ж… посмотрим…

Потом он вроде проскользнул в меня, и, как в дурацком анекдоте, я сквозь подсолнухи с олеандрами отметила про себя, что ручки-то вот они! Крепко держат меня. И боли нет вообще.

– И все-таки ты меня трахнул, – прошептала я.

– А тебе что, не нравится?

Конец спектакля был увенчан снова той «сумасшедшей китайской штукой».

Обошлись без аншлагов – часы говорили, что прошло невозможных 240 минут, как я перепрыгнула грань недопустимого (вместе с балконными перилами).

– Я хочу, чтобы тебе это приснилось… – говорил он, глядя, как одеваюсь.

– Проводи меня лучше до «Юбилейного».

– Если ты мне только скажешь, что такое «Юбилейный».

– Жимская проходная.

– Нет. Я не хочу, чтобы нас видели вместе.

Когда мы шли по цветущей «Жемчужине», до судорог счастливые (а я еще и голодная), Альхен попросил меня познакомить его с моей сестрой. Точнее, это я сначала спросила (ожидая в свой адрес порыва сказочной лести) о его первых впечатлениях о блондинистой пуританочке. А они, эти впечатления, оказались весьма неожиданными.

– Учти, Сашка, я уже кое-чего рассказала о тебе.

Альхен притянул меня к себе и радостно поцеловал в лоб:

– Молодчинка!

– А ты почему не кончил?

– Тебя берегу.

– А мог бы и…

– Как это?

– Давай-ка я прилюдно приударю за ней, да так, что все настолько переполошатся, что начисто забудут про тебя и, с божьей помощью, у тебя появится больше свободы.

Я аж взвизгнула от радости.

– Я буду производить с ней некоторые… э-э… не совсем этические манипуляции. А твоя задача побольше льстить ей, осыпать комплиментами.

– Как это?

– Говори ей, что она сексуальна, что у нее красивое тело, красивая грудь. Это будет здоровый шок! Очень полезный, между прочим. Скажи ей, что она – как алмаз, нуждающийся в обработке…

– Да уж, обрабатывать ты умеешь… а как я ей объясню свой восторг? Нашей близостью, а? Может, ей еще рассказать про наши сегодняшние упражнения?

– Хм. Обязательно. Только чуть позже. Вот увидишь!

Я сказала, что он сумасшедший.

– Нам нужно с тобой почаще видеться.

– Тогда приезжай ко мне в Киев.

– Ну… я там был в 1987 году. К одной подруге в гости ездил и больше туда не хочу.

– Тогда ничем помочь тебе не могу.

– Это был красивый секс…

– Да?

– Ну, а какой секс может быть с такой девушкой, как ты? Красивый – это не то слово… спасибо тебе, что ты есть на свете… – Он поднес мою руку к своим губам, развернул ладошкой кверху и поцеловал между большим и указательным пальцами.

Они вернулись через тридцать минут после моего прихода. Никто ничего не заметил, хотя я так и не смогла довести себя до привычного приземленного состояния, и, сославшись на естественное женское недомогание, легла в постель около шести. На пляж мы не пошли – небо было безнадежно затянуто облаками и, к тому же, после Ялты все жутко устали. Ах, как липко отличалась их усталость от моей!