Мифы Ктулху - Роберт Ирвин Говард
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фальред встряхнулся, словно пытаясь избавиться от неприятных мыслей, и вернулся к чтению. Внезапный порыв ветра ворвался в окно; огонь в лампе затрепетал и внезапно погас. Фальред, тихо ругаясь, нащупал в темноте спички, обжег пальцы о горячее ламповое стекло. Он чиркнул спичкой, комната снова осветилась — и, взглянув на кровать, Фальред обмер. С лица Адама Фаррела на него слепо таращились мертвые глаза, по-рыбьи широко разинутые и совсем-совсем пустые. Грубые черты морщинистого лика еще больше заострились в смерти — но ведь еще недавно были скрыты простыней! Фальреда пробрала дрожь, но его рациональный ум быстро подобрал внушающее доверие объяснение: просто ткань, которой был накрыт труп, была небрежно наброшена поверх, и внезапный порыв ветра поддел ее и откинул в сторону.
И все же в этом было что-то жуткое, что-то пугающее, распаляющее фантазию: в окутавшей комнату тьме рука мертвеца отбрасывает покров — труп вот-вот привстанет со своего одра…
Фальред, человек рациональный, но все ж не обделенный воображением, пожал плечами и пошел поправить простыню. Труп смотрел на него будто со злобой, превосходящей даже ту, что отмечалась за Адамом Фаррелом при жизни. Фальред знал, что это не более чем домыслы, попытки фантазии распознать умысел там, где его уже точно не может иметься. Он снова набросил ткань на голову покойника, съежившись, когда его рука случайно коснулась холодной плоти. Та была скользкая, липкая от подсохшего последнего пота, «росы смерти». Недаром же в народе такое название дали — потрогаешь, так будто самой старухи с косой коснулся.
Фальред скривился от естественного отвращения живых к мертвым и поспешил вернуться к своему креслу и журналу.
Наконец, почувствовав сонливость, он лег на кушетку (по какой-то прихоти прежнего владельца она здесь тоже имелась, несмотря на наличие полноценной кровати) и приготовился отойти ко сну. Он решил не гасить свет, сказав себе, что это соответствует обычаю оставлять «путеводный огонь» усопшим. Фальред отчаянно не желал признаваться себе, что просто не хочет находиться рядом с трупом в полной темноте. Он задремывал, время от времени просыпался с дрожью, бросал быстрый взгляд на кровать. В доме царила тишина, и за окнами было очень-очень темно.
Близилась полночь с ее угнетающим влиянием на человеческий разум, помещенный в тягостные обстоятельства. Фальред снова взглянул на кровать, на которой лежало тело, и счел вид трупа, накрытого простыней, до боли отталкивающим. Фантастическая идея родилась в его голове — и стала крепнуть с каждой минутой, проведенной в обществе трупа. Что, если под простыней безжизненное тело, простое и безобидное, превратилось в дикую, богопротивную тварь — наделенное сознанием омерзительное существо, чьим глазам какая-то завеса из тонкой ткани (а может, и всякая материя — живая ли, неживая) нисколечко не помеха? Эту идею — конечно, всего лишь болезненную фантазию — Фальред объяснил себе знанием легенд о вампирах, нежити, призраках и тому подобном. С подобными монстрами живые связывали мертвых уж много веков кряду — с той самой доисторической поры, как первобытный человек впервые признал гибель соплеменника фактом необратимым и, как следствие, ужасающим. Ведь когда с ним такое же произойдет, он исчезнет, канет навсегда, вот он был — и вот на его месте ничего нет, кроме не откликающейся на раздражители и не ведущей себя так, как раньше, оболочки.
«Человек очень боится смерти, — подумал Фальред, — и часть этого страха перенесена на мертвых. Их тоже стали бояться. Вид мертвого тела наталкивает на ужасные мысли, дает пищу смутным страхам из глубин наследственной памяти, захороненной в темных уголках сознания».
В любом случае, мертвец, лежащий на кровати, действовал ему на нервы. Фальред подумал о том, чтобы открыть трупу лицо, — надеясь, что вид спокойного и неподвижного тела прогонит все те дикие догадки, которые преследовали его помимо воли. Но мысль о том, что мертвые глаза будут блестеть в свете лампы, сказываясь живыми, оказалась невыносима; наконец Фальред погасил свет и лег. Страх закрадывался в его сердце до того коварной и размеренной поступью, что он даже не осознавал, как это чувство растет в нем.
Впрочем, в темноте, когда труп исчез из поля зрения, все приняло свой истинный характер и пропорции; Фальред почти сразу заснул. На его губах проступила слабая улыбка — будто в насмешку над собственными недавними опасениями.
…Он сел на кушетке, слепо шаря руками перед собой. Долго ли он проспал, ему было неясно. Фальред чувствовал, как отчаянно участился пульс, как холодная влага выступает из пор на лбу. Сразу же вспомнилось, где он находится, вспомнился и второй человек — то, что было человеком, — в комнате. Но что же потревожило его? Сон. Да, теперь он помнил: ему привиделся отвратительный сон, в котором мертвец поднялся с кровати и неуклюже прошелся по комнате, поблескивая выпученными глазами, кривя серые губы в чудовищном натужном подобии улыбки. Фальред во сне лежал совсем как сейчас, неподвижный и беспомощный. Когда ходячий труп протянул скрюченную руку, чтобы дотронуться до его лица… тогда-то он и проснулся.
В комнате царила темнота, да и снаружи стояла такая темень, что ни проблеска света не проникало в окно. Фальред протянул дрожащую руку к лампе, затем отдернул ее. Сидеть здесь во тьме с коченеющим трупом было достаточно неприятно, но он не осмеливался зажечь лампу, опасаясь, что его разум погаснет, как свеча, от того, что он может увидеть. Фобия, суровая и беспричинная, полностью овладела его душой; он больше не подвергал сомнению инстинктивные предчувствия, кошками скребущие душу.
Все те легенды, которые он слышал, вернулись к нему — и вдруг показались реальными. О да, смерть была отвратительным явлением, ужасом, разрушающим мозг, наполняющим людей, подвергшихся ей, чем-то потусторонним и зловещим. Адам Фаррел при жизни был грубоватым, но, в сущности, безобидным стариканом, а теперь он монстр, упырь, скрывающийся в тени кошмара, готовый прыгнуть на человечество с когтями, наточенными об иррациональные тревоги и поводы для безумия.
Фальред сидел около трупа, чувствуя, как кровь стынет в жилах, и вел свою безмолвную борьбу. Слабые проблески рассудочности начали пробиваться
