Сестра моя Боль - Наталия Ломовская

Он отстранился так далеко, как мог, вжался в спинку кресла…

Полковник поспешно протянул руку с пультом. Изображение исчезло.

– Вот, друг дорогой, какая история. Этому мужичку, быть может, крепче всех не повезло. Решил он, понимаешь ты, жениться. Вернее, за него решили. Была у него женщина, они давно… гм… дружили. Вроде и пора бы. Стали готовиться к свадьбе, заявление подали, банкет заказали, ну, как это там делается… А мужичок наш вдруг перед самой свадьбой на попятный пошел. Расхотелось ему жениться. Не пожелал расставаться со спокойной холостяцкой жизнью. Бывает такое. Невеста и плакала, и скандалила, ни в какую. Уперся как баран. Та, чтобы ему отомстить, уехала в свадебное путешествие одна. Чего ж, мол, если уплочено? А вот видишь, как повернулось… Не довелось мужику спокойной холостяцкой жизнью наслаждаться. Ну-с, все остальное в том же роде. Если любопытно, ты можешь просмотреть другие документы, но…

– Я вам верю, – поспешил согласиться Руслан. Ему не хотелось смотреть «другие документы». – Пожалуй, на сегодня с меня хватит. Я и фильмы-то ужасов никогда не смотрел, и сейчас у меня передозировка.

– Знаю, друг дорогой, поэтому и не настаиваю. Но в зеркало тебе все же придется заглянуть, хочешь ты этого или нет. Этот путь нужно пройти до конца, Руслан.

Тот бросил быстрый взгляд в угол, где стояло упакованное зеркало.

– Нет, не в это, – заметил полковник. – Тут сложно… Ты ведь понимаешь, что зеркало – это вовсе не зеркало? Да, вот так у нас: и зеркало не зеркало, и сестра не та, кем кажется… Но не сейчас. Потом. А сейчас… Но прежде – ты готов мне довериться?

– Да, – ответил Руслан, чувствуя, что сейчас произойдет что-то немыслимое, но не имея сил этому противиться. – Да, доверяюсь.

– Что ж…

И полковник наклонился к уху его и сказал несколько слов на древнем, мертвом языке, знакомом теперь только избранным. Но и те, кто не был избран, понимают его, потому что постигают его не разумом, но душой, а для души все языки едины…

…Он слышал барабанный бой, дальние барабаны выпевали незнакомый, нездешний, но притягательный ритм. Заслышав этот ритм, бежали и прятались непосвященные, и сидели в своих скрывищах, затаившись, шикая на детей. Под этот ритм танцевали юные жрицы, их точеные тела блестели на яростном солнце, будто облитые маслом, и корчился в мистическом трансе старый колдун. Знанием полнился раскаленный воздух, и трепетали живые в своих хижинах, и трепетали мертвецы в своих могилах. Знание, горячее, как африканское солнце, жгучее, как яд рыбы-крылатки, вливалось в души, отравляло и терзало их.

Теперь и он был поражен этим знанием, как жалом. Зрачки его расширились. Теперь глаза его видели прошлое – но совсем иным, чем он полагал раньше.

Он вспомнил свою мать – не только то, что она заставляла его запомнить, и не только такой, какой она была, когда светлая сторона ее души, та сторона, которая, в сущности, и была его матерью, брала верх над Сестрой Боли.

Он вспомнил, как Сестра Боли распоряжалась своей новой жизнью – и его жизнью тоже! Он вспомнил, как к ней приходили по ночам женщины. Они приходили, каждая со своей бедой, и несли ей, что могли, а она помогала им, но помощь эта была худшей бедой, чем измена, потеря, смерть, потому что кончалась чаще всего как раз этим самым. Ведьма была еще слаба, новое возрождение из мертвых далось ей нелегко, и она опустилась до деревенской магии, но душа ее, преданная дьяволу, жаждала великих преступлений, способных потрясти мир и уничтожить сотни, тысячи человек. Она бы отыгралась на семье, но семьи-то у нее было – суеверная старуха да мальчишка! Старуха еще годилась для домашних работ, а мальчишка… Он мог пригодиться в будущем, ибо настоящий колдун может быть рожден только от кровосмесительной связи…

Потом произошло что-то, встревожившее Сестру Боли. Быть может, ее враг, заклятый, давний враг, уже дважды одерживавший верх, пролетел в самолете над городом, где она нашла пристанище? Но тревога овладела ею. Она решила родить ребенка, девочку, чтобы та всегда была рядом с ней. Сестра Боли владела способностью переселяться в любое существо, которое было бы рядом с ней в минуту ее смерти. Но в мужском теле ей было тесно и воняло козлом, старики быстро умирали, как и животные. Она любила быть женщиной, молодой и красивой, и следовало произвести сосуд, в будущем готовый принять ее черную душу.

Отца своей дочери она убила после совокупления – убила вполне равнодушно, как самка паука убивает самца после того, как он оплодотворит ее. Он молод, здоров и силен, он сделал свое дело, оставил жизнеспособное потомство, так зачем ему жить дальше? Он мог только помешать. Вернувшись домой, она застирывала бурые пятна на своей одежде и вычищала из-под ногтей засохшую кровь, прислушивалась к тому, что происходило у нее внутри, и убеждалась, что – удалось.

Тело самца она сбросила в реку, и он всплыл только осенью, изменившийся до неузнаваемости. Сестра Боли видела жалкое, полуразложившееся тело и смеялась про себя. Как он изменился, красавец, циркач, любимец женщин! Как жалок он был!

И Сестра Боли смеялась затаенным смехом. Руслан вспомнил и это.

Он вспомнил, как умерла бабушка. Перед беспомощной, прикованной к креслу старухой Сестра Боли больше не считала нужным притворяться, считая ее бесполезной рухлядью. И постепенно пелена спала с сознания пожилой женщины, и она увидела истинное лицо той, которую столько лет считала своей дочерью, пусть непутевой, странноватой, но любимой и родной! Все вокруг полагали, что бабушка впала в старческую деменцию, на деле же окружающие были безумцами, а она – нормальна. Не находя иной защиты, она день и ночь не выпускала из рук икону. Старинный образ привезла она когда-то из родной деревни. Целый век он провисел на бревенчатой стене избы заволжских крестьян, целый век взирал на жизнь людей из своего оклада самоварного золота, наблюдал рождение, жизнь, смерть, тяжелый повседневный труд, радости и беды большой семьи, и со временем святой лик совершенно скрылся под слоем копоти. Но вот чудо – с того момента, как бабка взяла образ в руки и стала ежедневно, ежечасно огораживаться им от Сестры Боли, лик снова стал проступать на доске. Прежде всего проступила рука с крестным знамением, затем скорбно сжатый рот и наконец – исполненные праведного гнева глаза неизвестного святого, глаза столь искусно выписанные талантливым мастером, что казались живыми. Взгляда этих грозных глаз не выдержала Сестра Боли и, опасаясь совершать сатанинское волхвование под взглядом иконы, она задушила старуху подушкой – а рядом спала девочка, дочь. А потом аккуратно отряхнула подушку-думочку – на ней были вышиты волк и ягненок у ручья – и положила ее обратно на диван. «Ты виноват уж в том, что хочется мне кушать». Так-то.