Полдень XXI век 2003 №4 - Полдень XXI век

— Кстати, — обратился он к Калерии Карловне, легонько покачивая ногой, — с вас пени за больничную койку. — Он вытащил бумажный комок, развернул его, разгладил ладонью и сунул под нос Калерии. — С меня высчитали, когда выписывали. Ботинки выдавать не хотели, пока эти пени не заплачу.

— Сколько-сколько? — Калерия заглянула в бумажку, и глаза у нее полезли на лоб.

— Так вы ж сами, когда меня в ИНЕБОЛ запихивали, написали, что я гражданин республики Верхняя Вольта. С меня ж и взяли, как с иностранного подданного.

— Брешет, — мрачно процедил Колька. — Он однажды на две недели к бабке в деревню ездил, а нам набрехал, что пятнадцать суток из-за нас отсидел, и слупил с нас за это бутылку вермута и флакон одеколона «Таежный».

— Стоп, — прикрикнула на Кольку хозяйка и задумчиво посмотрела на Алика. — С деньгами разберемся потом. — Она подергала серебряную висюльку, свешивающуюся с ее правого уха. — Ваньку, говоришь, выписали третьего дня…

— Выписали, еще как выписали. Его Семенов по пьяни выписал — за то, что, хи-хи, главврач семеновскую жену… пользует.

— Пестовали, пестовали и выпестовали… — попробовал пошутить Колька, но Калерия ему не дала.

— Где же тогда он прячется, если дома ни разу не появился? — спросила она негромко.

— У бабы, у кого же еще, — не задумываясь ответил Доцент. — Он там в одну медсестру влюбился, вот у ней, наверное, и отлеживается в кровати.

— Что за баба? — поинтересовалась Калерия.

— Я же говорю, одна медсестра, не то Люда, не то Люся, не помню.

— Может, Зоя? Та, что давала стоя? — пошутил Колька.

— Да иди ты со свой Зоей. Не Зоя она была, а Люся. Или Люда. Халат на ней был еще такой синий. Или зеленый. И пуговица на халате болталась, вторая сверху. Как сейчас помню, на серенькой такой тонкой ниточке…

— Вспоминай, Доцент, вспоминай, — подталкивала его Калерия. — Вспомнишь — получишь свои пени за койкоместо.

— Да вспоминаю я, вспоминаю. Вспомнить только ничего не могу. Наверное, это после брандспойта и пескоструя.

— Ты вот что, — снова вмешался Колька из 30-й квартиры. — Ты что-нибудь в ИНЕБОЛе пил?

— Было дело, — честно сказал Доцент. — Как же там без питья-то? Это же больница, там без питья нельзя. Там микробы, бактерии, инфузории…

— Тогда просто. — Колька потер ладони и, радостный, повернулся к Калерии: — Есть проверенный способ, как вспомнить, когда забыл. Надо пить то же самое, что он пил в ИНЕБОЛе, но в обратном порядке. — Он уже говорил Доценту: — Начал ты, допустим, с «Зубровки», а кончил огуречным лосьоном — правильно?

— Правильно, — кивнул Алик. — А ты почем знаешь?

— Так ты ж всегда, когда начинаешь с «Зубровки», кончаешь огуречным лосьоном…

— Нет уж! — стукнула Калерия своим маленьким кулачком по столу, понимая, куда клонится дело. — Ну вас, алкашей, на фиг. Нажретесь, а потом не то что имя этой девицы, самих себя не сможете вспомнить. Есть способ другой. Раздевайся.

— То есть как это — «раздевайся»? — удивленно спросил Доцент.

— Снимай одежду, а потом наденешь ее снова, только вывернутую наизнанку. Сразу все и вспомнишь.

Уже через полчаса Машенькины адрес и телефон, записанные нетвердым почерком обретшего вдруг память Доцента, лежали перед Калерией на столе.

— Значит, так, — сказала Калерия. — Ты, — тыкнула она Кольке из 30-й квартиры в грудь, — отрядишь Компотова или этого, как там его, Глюкозу к этой, как там ее… — Калерия заглянула в бумажку. — К медсестре Марии. А лучше сразу обоих — и Компотова, и Глюкозу. Если Ванечка у нее, пусть хватают и волокут… — На секунду она задумалась. — Скажем, в этот ваш… в «Три покойника»?.. на бутылочный пункт, короче. Ты, Доцент, временно будешь вести наблюдение за сибирячкой. Всё. — Калерия встала. — Совещание окончено. Расходитесь по одному, с интервалом в десять минут. В следующий раз место сбора будет другое. И так уже все по лестнице только и говорят, что у меня здесь тайный притон. Что все окрестные алкаши гнездо у меня свили. Что я спирт водой разбавляю и торгую в розлив. Ваших мне образин мало, не хватает еще ментовских. Что сидите? Или не слышали? Змей-раззмей, а ну быстро на выход по одному!

Глава 9. Поход за волшебной грушей

Жила на свете девушка Машенька. Были у нее муж и двое детей. И так в ее жизни вышло, что влюбилась она в нового человека. То есть Машенька пока еще представляла смутно, что она его полюбила, но что-то в ее сердце пощипывало, намекая на родившуюся любовь. Звали этого нового человека Ванечка, Иван Васильевич Вепсаревич.

День был ясный, и над Смоленским кладбищем плавали облака и птицы. Машенька свернула с аллеи и по тесной дорожке между крестами направилась к невзрачной часовенке. Отступила с дорожки за куст рябины, пропустила задыхающуюся бабку и медленно пошагала дальше. В часовне она пробыла минуту, ровно столько, чтобы купить заговоренные свечи. Про свечи она слышала от подруги — та, когда болел ее муж, покупала у Ксении Блаженной несколько трехрублевых свечечек и ставила их Пантелеймону-целителю. Подруга говорила, что помогает.

Машенька со свечами в сумке прошмыгнула мимо Смоленской церкви, косым взглядом зацепившись за колокольню и за кроны кладбищенских тополей. Отвела глаза от крестов и скоро уже была за оградой. Кладбищенские церкви Машенька не любила — а почему, не понимала сама. Что-то в них было жуткое, пахло сырой землей, и запах сырой земли не заглушали ни свечи, ни ладан батюшек.

Машенька свернула на Малый, после ехала на неторопливом троллейбусе и думала о вещах простых. Как сейчас она минует свору блаженных князь-владимирских побирушек, тихонько войдет в собор, тихонько поставит свечи, покрестится неумело за бедного Ванечку Вепсаревича, чтобы бедный Ванечка Вепсаревич избавился от своих болячек и поскорее выписался на волю. Ну а после, уже на воле, она как-нибудь придумает повод, чтобы Машенька и Ванечка встретились, а там уж что получится, то получится.

Она вышла на остановке против собора, перешла улицу и направилась к церковной ограде. Зачем-то остановилась возле ворот и увидела на доске объявление:

«Граждане прихожане! Просьба свечи, купленные в других храмах, у нас не ставить — они не угодны Богу».

Руки у Машеньки опустились. Она стояла и не знала, что делать.

«Значит, Иван Васильевич не в больнице». Зажатая в руке паутинка вела Лёлю по петербургским улицам и становилась горячее и горячее. Когда автобус переехал Неву, жар сделался почти нестерпимым, и Лёля подула на свой кулак, в котором зажимала находку. На остановке возле большого собора паутинка уже чуть не светилась, и Лёля сообразила — ей пора выходить. Сердце стучало гулко, когда она шла к собору, но в нескольких шагах от ограды неожиданно успокоилось. Паутинка выстрелила последним теплом в ладонь и успокоилась тоже. Перед Лёлей стояла девушка с растерянным и очень грустным лицом.