Том 4. Наша Маша. Из записных книжек - Л. Пантелеев

. . . . .

Последнее время я довольно часто рассказывал Маше о своем детстве, о тех временах, когда ее на свете не было. И не было случая, чтобы она не сделала попытки выяснить этот загадочный вопрос:

— А где я была? Нет, правда, где я была тогда?

На днях ни с того ни с сего начинает рассказывать мне:

— Жила девочка Маша. Это я. У нее тогда папы и мамы не было и бабушки не было. И вдруг… (короткая пауза) и вдруг у меня родилась тетя Ляля. Потом у нас родился Синдбад. И Кузьма родился.

Как известно, Кузьма — это тети Лялин кот.

. . . . .

Смотрели в Пушкине дачу. Мама рассказывает Маше:

— Там садик. Там два домика. Там есть собака Бобик. У хозяев есть дочки.

Вся засияла.

— Да?! А как ее зовут?

— Кажется, Вивиана.

— А сколько ей лет?

— Лет двадцать восемь, кажется.

С возмущением:

— И это называется дочка?!

. . . . .

Вчера вернулась с Каменного острова переполненная восторгом.

— Ах, как там красиво!..

Видела петровский дуб, спрашивала у мамы, почему он за решеткой. Привезла маленькую черную ракушку.

. . . . .

Перечитал сейчас (и с волнением перечитал) мамины зеленогорские записи. То место, где она рассказывает об уснувшей рыбке.

Всей душой я на стороне Машки и вместе с тем понимаю, как трудно ей будет с этими донкихотскими взглядами на жизнь, как часто ей придется сталкиваться с бездумной жестокостью, с такими вот тетками, как эти («интеллигентные», по словам Элико) рыболовы…

Не делаем ли мы ошибку, что поддерживаем в Машке ее страстную, убежденную любовь ко всему живому? Нет, не делаем!.. Пусть ей будет временами нелегко, но так, и только так надо воспитывать человека!..

Вегетарианство? Толстовство? Нет, мы едим — и Машка ест — и мясо, и рыбу. И все-таки… Маленький мучитель, убийца бабочек или муравьев не может вырасти хорошим, добрым, великодушным человеком. Убежден в этом.

Но, к сожалению, убеждены в этом далеко не все.

В том же Зеленогорске (или нет, пожалуй, еще в Ленинграде, в Дивенском саду) был такой случай. Девочка намного старше Маши поймала бабочку и на глазах у других детей отрывала ей крылья.

— Оставь! Что ты делаешь? — сказал я девочке.

Она простодушно удивилась:

— А что?

— Как что?! Разве можно мучить бабочек! — дрожащим от негодования голосом накинулась на нее Машка.

И тут в наш разговор вмешалась мать этой девочки. До этого она спокойно беседовала с приятельницами, а тут резко оглянулась и говорит:

— Бабочек? Не убивать?! Что за странные речи! И даже какие-то, простите, несовременные речи. Разве вам, товарищ, неизвестно, что бабочки — вредители?

Да, знаю, слышал: бабочки вредны. Хотя, признаться, не очень верю, что в природе хоть одно звено может оказаться лишним, ненужным, вредным…

Но если и правда есть в природе вредители, если их действительно нужно уничтожать, — пусть этим занимаются взрослые. Так же как пусть взрослые, а не дети, ведут войны, ловят преступников, судят их и наказывают. А в ребенке нужно буквально с пеленок воспитывать отношение к природе и ко всему живому самое человечное, самое уважительное. Воспитывать защитников жизни, а не врагов ее.

Если ребенок в четыре года терзает своих крылатых и четвероногих земляков, он потом и людей будет обижать походя.

. . . . .

Сегодня я работал. Слышу — стук в дверь. Машин голос:

— Папа! Папа!

Значит, что-то случилось. Без дела она меня в рабочие часы, как правило, не тревожит.

Врывается:

— Тебя — к телефону! Бабушка с тобой говорить хочет. По телефону.

Бегу в коридор. Трубка лежит на рычаге.

— Нет, — говорит Маша, — сюда, сюда!..

И ведет меня в кухню, где на белой табуретке стоит ее маленький игрушечный телефончик.

Придумала, вообразила и уверовала, что бабушка и в самом деле звонила с Кавказа и звала меня.

Пришлось взять трубку и несколько минут «поговорить с бабушкой». Конечно, сердиться я и не подумал.

13.6.60.

Десятого мы с мамой ездили в Лугу, смотрели дачу. Понравилась. Это не в самой Луге, а за городом, на Лангиной горе. Выйдешь из калитки — и уже лес. Через другую калитку пройдешь — река Луга, за ней густые леса, а по эту сторону — заливные луга. Дом отдельный, хозяева — ленинградцы, приезжать будут не часто, маленьких детей у них нет. Зато есть дети у соседей. Так что Машке там будет, надеюсь, и весело, и удобно…

. . . . .

Сегодня утром вижу — натирает в столовой паркет маленькой платяной щеткой.

Спрашиваю: откуда щетка?

— Мне мама дала. С самого начала.

— С какого начала? Как ты родилась?

— Нет, не когда родилась.

— А когда?

Вопросы «когда» и «сколько» по-прежнему очень трудные для нее.

Я повторяю вопрос:

— А когда?

Отвечает:

— Сначала первое, потом во вторник, потом шестое, потом — число, потом — праздник.

Набор слов? Да, но все они, эти слова, из одного, календарного ряда.

17.6.60.

Машка мало гуляет. Родители и тетя Минзамал поглощены предотъездными делами. Собираемся в Лугу.

. . . . .

Третьего дня вечером мы всем семейством гуляли, ужинали в «Вечернем кафе» возле Ленфильма. Перед этим часа полтора сидели в Дивенском садике. Машка писала на песке буквы и самостоятельно нацарапала слово:

ПАПА

. . . . .

С упоением слушает стихи Саши Черного*. И вообще всякие хорошие, крепкие, энергичные стихи.

Но сама наизусть почти ничего не знает. Даже то, что знала, забыла. А «Поезд» Саши Черного может слушать пятьдесят раз подряд.

— Еще! Еще! Еще!

. . . . .

Рассматривали книгу Ревалда…

Отец Сезанна* читает газету «L'Evenement».

— Что это?

Говорю:

— Дядя читает газету.

— Это грузинский дядя?

А Сезанн-pere действительно похож на грузина.

. . . . .

В мире дела идут своим чередом. Эйзенхауэр под напором народного гнева отказался от поездки в Японию. В газете карикатура: премьер Киси сидит в луже.

Машка:

— Это кто?

— Это Киси.

— Кто?!!

— Киси. Так его зовут. Хочешь с ним дружить?

— Гм… Он что-то немножко сердитый.

. . . . .

Интересуется вопросами жизни и смерти. «А где я, а где она, он были тогда?»

«Что такое умер?»

Что ей сказать и как сказать?

Сегодня читали Сашу Черного. Я говорю:

— Саша Черный очень любил детей.

Это «любил» настораживает ее.

— А где он теперь?

— Далеко.

— Где?

— Очень далеко, Маша.

Подумала и:

— В красненьком домике али в зелененьком живет?

Между прочим, упорно вместо «или» говорит «али».

22.6.60.

Вчера мама и Маша уехали в Лугу. А папу дела задерживают числа до 1 июля в Ленинграде.

Сегодня Элико звонила по телефону. Говорит, дачей довольна. А Машка — та в полном восторге. Ест клубнику, которую хозяйка при ней, на ее глазах снимает с грядки!

. . . . .

О жизни и смерти. Хотя не говорим, но понимает, что умереть — это очень плохо. И боится, что это слово будет произнесено.

Рассказывал ей на днях о нашем детстве. Говорю:

— Тетя Ляля была тогда совсем маленькая. У нее еще косичек не было. Вася был побольше, а я — самый старший…

Перебивает:

— А где теперь Вася?

Я говорил ей — и не один раз, — что он умер.

На этот раз говорю:

— Далеко.

— Живет далеко?

Это «живет» так многозначительно, что не остается сомнений, что именно она имеет в виду.

Говорю:

— Да, живет.

И опять:

— В розовом домике али в голубеньком?

Что за домики — не понимаю. Но если есть домик, тогда святая ложь становится правдоподобнее.

. . . . .

На улице. Крохотная собачка бежит у ног хозяйки.

— Маша! Смотри!..

— Ой, что это за собачка? Может быть, это наша родилась уже?

23.6.60.

Забыл давеча записать. После долгих споров и колебаний накануне отъезда свели Машку в дамскую парикмахерскую, и там тетя в белом халате отчикала Машину косу. Машка — ничего, не плакала, не горевала, только просила все время, «чтобы было как у мамы».

Подстригли ее в кружок. Стрижка ей не идет, а главное — волосы по бокам болтаются и лезут все время в глаза. Лучше бы уж со своим конским хвостом бегала.

. . . . .

Утром сидит за столом, изнемогает. На маленькой тарелочке — приправленная повидлом манная каша. Машка не ест, вертится на своем стульчике.

— Ты что?

Вздохнула:

— Не знаю… что-то кашу не хочется.

Этим «что-то» она как бы смягчает (и довольно часто) недозволенную формулу «не хочу».

24.6.60.

От наших лужанок ни слуху ни духу. Обещали писать и не пишут.