Книга воспоминаний - Игорь Дьяконов

1954

На пушистых ветках темной ели,Среди хрупких блесток, среди тьмы,Словно в детстве, свечи нам горели, –И, как в детстве, замечтались мы.Мне свеча сгорает без возврата.Если пламя сильное — коптит.Каждый миг горения — утрата:Догорела… нет… еще горит.Так, — хотя уж безнадежно дело, –Наше тело борется с концом.Но душа гораздо раньше телаСудорожным гаснет огоньком.Что ж — последним синим трепыханьем,Искоркой златя стеклянный шар.Лапы тьмы качнув своим дыханьем.Стеарином истекай, душа.

1957

Что ни день одно — все эта же боль,Каждой ночью — раскаяньеИ на сердце ком — то ли снег, то ли сольИ никак не дождаться таянья,И лежат вокруг, как себя ни неволь.Кольца скользкого змея:Каждый день одно — все новая боль,Но другим от меня больнее.1972КассандраВес, кого остерегает –Слепы и глухи:Так Кассандру Бог караетЗа ее грехи.А тяжле есть ли грузы?Лучше помолчим:Кто измерил вес обузыРаменам чужим?

15–16.11.1976

И останется Ленин до века великим,Как великим до века остался Петр,И ни пуля в затылок, ни вдовьи клики –Вес не в счет, все не в счет, вес не в счет, вес не в счет,Тихо в детских домах для врагов народа:Пусть глумленье, пусть смерть рукотворных сирот –Вес оплатится словом кимвальным «свобода»И высоким забором: там кто-то жрет.Все нас будут учить, как писать нам оды,Как нам морду плевкам подставлять, что ни год,Как нам классы травить, как травить народыИ не помнить, что есть человеческий род.Все ль еще нам делить берега ИорданаИ кому отдать захолустный Наблус?Где приправлены нефтью, где солью раны,И напрасно ли был распят Иисус?Слышен глас пророков в бензиновом чаде,Вымирает зверь и не дышит лес, –Так задохнемся ж, люди, в собственном смраде –И без нас у вселенной достанет чудес!

1978

На такой же больничной постелиЧерез десять лет, через год –Может быть, через две неделиСмертный вздох мой выдохнет рот.А помчат меня так же срочноПод привычный сирены свист.И повесят мне так же точноВ ноги температурный лист.Не дадут мне дома возиться,Книги милые перелистать.Не дадут мне с мыслью проститьсяИ в больницу свезут помирать.Не для дома больничные муки:Чтобы память была легка.Не сдавайся в нежные руки –Равнодушная легче рука.Смрад от тела, утка да судно,Стыд и боль — ничем не помочь;Долго, больно, стыдно и трудноМы из жизни уходим прочь.

В последний год,Когда на ЛунеПартбюро еще ни разу не собиралось,И не открыли отдела кадров,Черные тени ложились на снегПри неистраченной лунной погоде.Все пока еще довольно недурно:Еще на Луне не построены сортирыИ не разбросаны консервные банки.В двадцать четвертом векеЛюди будут стоять на планетеВплотную, как на площадке трамвая.Природы не будетИ не будет любви.Я — последний человек,Потом уже роботыС электрическими токами мозга.Которыми управляютПошлякиС высшим монтёрно-политическим образованием.Мир асфальтовый, шинно-бензинныиЗакрутился вкруг бензоколонки,Мир удобный, бездумный и чинныйС океаном в мазутовой пленке,Мир цифирный, единый, машинныйИ, как детское горло, ломкий.А я видел, самый последний.То, чего не увидят потомки:Где весною бродят олениИ цветы шелковисты и тонки –Исчертили зимние тениСиний снег, алмазный и звонкий.

I

Еще мы мальчиками были,Еще нас лычки занимали,Еще махорку не курили,Еще ремнями щеголялиИ, выходя на пост дежурный,На небо взор мы не кидалиИ тучи — ясности лазурнойЕще мы не предпочитали.Еще устам впервой проклятья,Еще ушам ужасны стоны,Еще не умирали братья,Еще не изменяли жены,В смешных шинелях, не по росту,В раструбах кирзовых, шагамиЕще не мерили погостов,Что карты числят городами,Еще нам дым не застил небаИ запах не вставал в пустынеОт догорающего хлеба,Незабываемый отныне,Друзей мучительные тениЕще никем не призывались –Одни средь новых поколенийМы только в тридцать лет остались.Полвеком жизни мы не сыты,На ласку, как на смерть влекомы,Ласкают, чьи мужья убиты,Ласкает горький хмель знакомый.Нам полста лет не надоели –Полтысячи нам будет мало!А жизнь давно прошла — в шинели;Паек получен. Ночь настала.

I I

Еще мы мальчиками были.Еще нас лычки занимали.Еще махорка не курили.Еще как моль не умирали.Но слухом чутким, духом чистымШаги судьбы нам слышны были,И в сердце грозные горнистыТо замирали, то трубили.Какой же ныне глухотоюНам уши время заложило?Над нашей каменной землеюСудьба лицо свое склонила,Как в пленке из агар-агараВсе беспорядочно теснятся.Недолго в тонкой пленке шараКишенье будет продолжаться.А в сердце, мысли, ум и знаньеТы детям передал напрасно:Удел их — смертное страданье,Одно лишь мужество прекрасно:По Откровенью Иоанна,Над нами ангел встал разящий,И кровью станут океаны,И сушу огнь пожрет палящий.И средь дымящейся пустыниРодится скудный род уродов –Что нужно делать — делай ныне,Наследник тысячи народов:Когда замрет людей сознанье.Их предназначенная мука,Повсюду будет мирозданьеЧернеть без мысли и без звука.

Стало зло и добро — вес сказка.Добродетели и порок.Только есть, что рана и ласкаИ безбожно короткий срок.Может, жизнь прожита и недаром,Может, сам не заметив меж дел,От кого-то отвел я ударыИ кого-то где-то согрел.И когда я под влажною кожейСтану куклою восковой,На меня немного похожей,Но не думающей, не живой, –Если жизнь на что-то годится,Если чем-то была хороша, –Прежде чем совсем испариться.Воспарит моя к Богу душа.К судии, сотворенному нами,Чтобы он меня похвалил.А за тех, что ушиб я локтями,По-отцовски меня простил.

Все, что было, мы знаем,Да теперь все не так,За ушедшим трамваемЯ бегу как дурак.Тяжек воздух для старца,Непрозрачна вода.Никуда не податься –Ни туда, ни сюда.Я в ненужных остатках.Как мой письменный стол.В моих стоптанных тапкахМои потомок ушел.

Острова есть над серым морем,Черный лес, где ни троп, ни дому,Где ушел неведомым створомЧей-то след по безлюдью морскому.Я срывал, опаленный югом,Виноградные в дымке кисти,Мне прибои за полярным кругомНес неведомой пальмы листья.Пилось виски, гремели громы,Загорались сполохов очи,И по мне комендор незнакомыйВел огонь ненастною ночью.Я бродил по каменным тундрам,Поднимался в волшебные замки,Мелочь долларов лондонским утромНаменявши в приличном банке.Уходил за тибетским топазом –Никому мой уход не в потерю:Только Дэзи с завязанным глазом,Топнув в палубу, скажет: верю!

1987