Ангрон: Раб Нуцерии - Иэн Сент-Мартин

— Я не смог спасти его, — говорит Ангрон и со щелчками по очереди вправляет себе пальцы. Он смотрит на Эномая, старого гладиатора, который рвет ветхую тунику, чтобы перевязать юноше раны. — Я не смог спасти Гекса.

— Они и не хотели, чтобы ты его спас, — отвечает Эномай. — Наши жизни ничего не стоят в глазах верховых. Им нужно от нас только одно — рассмешить их дракой и порадовать глаз зрелищной смертью. Мы для них игрушки, и так будет всегда.

Ангрон останавливает руку своего наставника, обрабатывающего сочащийся ожог у него на груди. Даже столь тяжелые ранения к утру заживут в гладкие рубцы, хотя обычного человека такие раны почти всегда убивают. Ангрон сам не раз наносил их, поэтому знает точно.

Внимание Ангрона привлекает чей-то плач. Он вглядывается во мрак пещеры и замечает на земле дрожащего мальчика. На его теле розовеет еще свежее рабское клеймо.

— Это Йохура, — говорит Эномай. — Мальчик вчера впервые отведал горячей пыли — едва остался жив. И теперь он, как и все мы, страдает. Ему не сбежать от красных песков даже во сне.

Ангрон поднимается и идет к Йохуре, переступая через спящих на земле рабов. Ребенок трясется, свернувшись калачиком на полу. Кошмар держит крепко, и лоб его блестит от пота.

— Оставь его, — говорит Эномай, останавливаясь рядом. — Ему придется привыкнуть к страданиям, если он хочет остаться в мире живых.

Юноша медленно опускается на колени и кладет руку Йохуре на плечо. Все это он проделывает с осторожностью и мягкостью, поразительной для человека его размеров. Ангрон закрывает глаза, и на Тетиса волной накатывает боль этого ребенка: жар, острые клинки, крики, горячая кровь, заливающая глаза. Юноша слегка вздрагивает, и мальчик затихает, больше не вскрикивает, погружаясь в глубокий сон без сновидений.

Под изумленным взглядом Эномая Ангрон отводит руку.

— Что… — Старик смотрит то на умиротворенного Йохуру, то на Ангрона. — Что ты сделал?

— Я не знаю, — качает головой тот.

Захваченного воспоминанием Тетиса наполняет чувство глубочайшего благоговения.

— Что ты помнишь о себе, Ангрон? — спрашивает Эномай. — О чем твое самое первое воспоминание?

— О холоде.

— На горе?

Юноша хмурится:

— Нет, не о таком, как на горе. То был неестественный холод. Так холодит металл, а не камень. И голоса, потом свет, а потом… — Он обхватывает голову. — Не помню.

— Ты родился для иного места, — произносит Эномай. — Откуда бы ты ни пришел, какой бы путь тебя ни ждал, здесь ответов тебе не найти. И однажды эти пещеры и эти цепи больше не смогут удерживать нас, и тогда ты обретешь свободу и отправишься на поиски своей судьбы.

— Моя судьба — быть рядом с тобой, Эномай, — говорит Ангрон, — и с моими братьями и сестрами — жить на свободе, вдали от горячей пыли.

Седой ветеран улыбается:

— Тогда я не сомневаюсь, что мы будем свободны от горячей пыли.

Остальные рабы видели, как Ангрон помог Йохуре. Они неуверенно подбираются ближе. Сквозь страх и подозрение на их лицах робко проступает мольба, просьба причаститься к чуду. Ангрон замечает нечто незнакомое в их глазах, нечто, чего он раньше никогда не видел, — надежду.

Той ночью они ложатся спать непрерывной живой цепью, положив друг на друга руки, с Ангроном в самом конце. Тетис чувствует, как целые жизни, полные издевательств и пыток, сокрушительными валами обрушиваются на отца, пока тот принимает в себя боль своих братьев и сестер.

В сознании библиария отражается закаляющаяся в сталь воля его молодого отца, который глядит сейчас в свод пещеры, туда, где восседают жестокие хозяева, и кровавые слезы катятся по его щекам. Ангрон знает, что час расплаты близок, что вскоре он покинет эту пещеру и сбросит верховых с их золоченых помостов. Он вернет своим братьям и сестрам свободу, даже если для этого ему придется пролить целый океан крови.

Сегодня Ангрон отдает рабам все силы, что имеет. Пусть на короткое время, он дарует им отдых от мучений, целиком поглотивших их жизни. Настанет утро и принесет с собой горячую пыль, но до тех пор Ангрон будет страдать, чтобы его семья хоть ненадолго познала покой.

17

Откликнувшиеся на призыв легионеры вереницей прибывали на борт «Песьего клыка». Они прилетали на челноках и десантно-штурмовых кораблях. Нашлись и те, кто материализовались с громоподобными раскатами вспышек телепортации. Большинство облачились в простые балахоны, скрывая под тяжелыми капюшонами лица. Но немало воинов явились на собрание при полном параде, чтобы дать клятвы и выполнить свой долг.

Долг по спасению XII легиона.

На вызов Магона ответили центурионы, капитаны и младшие офицеры почти одной третьей рот Пожирателей Миров, собравшихся у Генны. Командир Несломленных связался лишь с теми, в чьей верности не сомневался, — с братьями, рожденными на Терре, чьим родным языком был готик, а не награкали, теми, кто в давние времена называли себя Псами Войны и не соблазнились силой, обещанной Гвоздями Мясника.

Как союзные вожди древних времен, командиры держали военный совет в отдаленном уголке звездолета предводителя Несломленных, где тот уже ждал их вместе с Астакосом и Ганноном. Центурион отослал Оронта на «Завоеватель», надзирать за поставкой припасов на «Песий клык». К своему великому огорчению, Магон хорошо знал брата, а поэтому не могло быть и речи, чтобы пригласить первого топора на совет или даже посвятить в сам факт его созыва.

— Я собрал всех вас здесь, — начал центурион, как только прибыл последний офицер, — не просто так. Забудем на время о званиях — голоса всех собравшихся в этом зале равны. Ни единая душа за пределами этих стен не узнает о том, что будет здесь сказано.

Магон внимательно оглядел Пожирателей Миров, заполнивших помещение:

— Я не буду