Химеры - Елена Ткач

- Пропусти! - негромко и твердо сказал ему Саня.

- Шо вы гврите? - выказал деланное изумление Димон. - Слышь, Косой, эта тля, кажется, че-то вякает? А ну-ка, объясни ему... и попонятней.

Парень в бейсболке, гнусно загоготал, размахнулся недопитой бутылкой пива... и мир взорвался в голове Сашки горячими брызгами... Пивная бутылка, рухнувшая с налету ему на голову, разлетелась в куски. Сашка упал на ступени перед подъездом, и темная дымящаяся лужица крови стала медленно растекаться возле виска.

- Саша! Са-а-а-ша-а-а! - послышался чей-то крик.

Борис Ефимович бежал к нему со всех ног... но он опоздал. Парней тотчас как ветром сдуло.

* * *

Саша очнулся. Кругом все белым-бело... Снег? Он лежит на снегу? Нет, это не снег... стены... белые стены. Он попробовал пошевелиться - не смог. Кровать? Да, он лежит на кровати. Как все смутно, зыбко, точно мир движется в замедленной съемке, кажется, она называется "рапид"... Да, рапид! А там, в углу...

- Саша! - какой-то незнакомый большой человек поднялся со стула, кинулся к нему, выронив книгу... - Сашенька, ты очнулся!

Он поморгал, стараясь вернуть зрению четкость, не помогло. Все плыло, двоилось... незнакомый грузный пожилой человек склонился над ним, коснулся рукой лица... Что-то знакомое... где он его видал?

- Саша, сынок! - человек зарыдал, не сдерживаясь и не стесняясь слез. - Я твой отец!

Прошло почти полгода с того дня, как Александр заново родился в подмосковном местечке Быково, в церкви Владимирской Божьей Матери, а потом упал замертво на крыльце своего дома. Полгода он провел в коме, врачи не надеялись, что сознание вернется к нему... Отец Валентин служил молебны о здравии новообращенного христианина, он помог его матери освободиться от дьявольского наваждения, проведя и над нею такой же обряд... Зима сменилась весной, теперь стоял май, буйный, цветущий... А в феврале в дверь осиротевшей квартиры на улице Остужева позвонили. Лариса Борисовна открыла... на пороге стоял Ашот. Она вскрикнула, зашаталась... он её подхватил.

- Наш сын написал мне! Лара, почему не сказала? - только-то и спросил... потом слушал её рассказ, сидя на кухне, и мандарины, которые он привез, бесшумно выкатывались из накренившейся сумки и разбегались по вытертому линолеуму...

А потом Ашот дни и ночи проводил возле больничной койки. Его сменяла Лара, осунувшаяся, поседевшая... и в то же время другая, новая. Точно какая-то невидимая пружинка в ней распрямилась! Она верила, что сын выздоровеет, иначе и быть не могло! Дуремара она забрала к себе - пусть Саша порадуется, когда вернется домой ... Ашот приехал дня на два, а остался... он не думал: надолго ли, навсегда - жизнь покажет. Происшедшее с сыном словно раскрыло ему глаза. Как он жил, чем? Плыл по жизни как пустой бумажный кораблик - без семьи, без детей... А он был так нужен здесь! Лара не виновата - страх быть отвергнутой помешал ей сказать ему, что ждет ребенка... Точно так же, как он боялся брака, ответственности... Страх оказался сильнее их, сильнее всего - и вот плоды этой победы: разбитые, искалеченные жизни! Но теперь эти двое - крепко побитые, потертые, постаревшие - смогли победить свои страхи. И многое поняли. Что ж, лучше поздно, чем никогда! Каждое воскресенье они ездили в храм к отцу Валентину, часто к ним присоединялись Ольга и Борис Ефимович. Все вместе они горячо, всем сердцем молились, чтобы Сашка выкарабкался, вернулся... И старались не думать, что исход может быть совсем иным... Ведь у него была тяжелейшая черепно-мозговая травма, врачи сделали две операции и считали, что обе прошли успешно. Оставалось ждать, верить, любить, надеяться... И они делали это!

И вот... Саня пошире раскрыл глаза... слабая улыбка тронула его губы... Он все вспомнил. Он узнал!

- О-тец... - шелест лепестков под ветром, кажется, был бы слышней, но Ашот услышал.

- Сашка, сынок! Сейчас мама придет! Как она обрадуется! Молодец, какой же ты молодец, я знал, я верил в тебя...

Май проплывал за окном в теплом мареве цвета и света. Жизнь возвращалась к больному парню. И хотя тело его ещё было слабым и немощным и позабыло, что мышцы умеют сокращаться, а ноги - ходить, но душа... она сразу стала набирать силу. Душа оживала первой!

* * *

В середине осени - в октябре, когда ветер ворожил опавшими листьями, Саня, вытянувшийся, бледный, худой, стоял перед оркестровой ямой Большого театра с большущим букетом в руках. Только что упал занавес и зал потонул в аплодисментах - спектакль закончен, - блестящий спектакль! - "Щелкунчик" с юной восходящей звездой в главной роли...

Вот она, Маргарита Березина, только что вызвавшая слезы на глазах не у одних лишь сентиментальных дам, но у тех, кто видал самых великих звезд этой сцены, - балетоманов, не пропускавших ни одну премьеру... Стоит, счастливая, кланяется!

"Как хороша!" - слышится со всех сторон.

"Кто это там, у рампы? - Марго заметила стройного худощавого юношу, который стоял, не сводя с неё глаз, и прижимал к груди букет золотых хризантем... - Странный какой, он будто о цветах позабыл! Ба, да у него слезы... их он тоже не замечает - текут по щекам! Надо же... а взгляд-то какой! Да, кто ж это? Интересно..."

Его черты показались ей странно знакомыми, где-то она его видела... может, во сне?