Комиссаржевская - Валерия Носова

Второй свой сезон в Александринском театре Вера Федоровна начала ролью Сашеньки в «Иванове» Чехова. Сыграла она Сашеньку жизненно, правдиво и оригинально, возвратив молодость этой ранней пьесе Чехова. И Чехов и Комиссаржевская были одарены от природы необычайной жизнерадостностью. Они оба умели смеяться, жадно пить радость жизни из переполненной ее чаши, пока не столкнулись с грубыми силами земли. Но и темные силы не могли до конца истребить эту жизнерадостность, согнать навсегда улыбки с их лиц, задушить веселый смех.

Комиссаржевская и дала Сашеньку такою, какою бывала часто сама: сильной, жизнерадостной русской девушкой, всеми силами желающей вдохнуть в любимого человека жизненную энергию для борьбы за правду и счастье. А в то же время и такою, какою видел ее Чехов.

Роль Сашеньки была единственной новой ролью Веры Федоровны в сезоне 1897/98 года. Дважды сыграв Сашеньку, она заболела и оставалась в постели всю зиму, с ноября до марта.

Сезон для Веры Федоровны, как актрисы, пропал, но для нее, как человека, он остался памятным. Люди, которых она знала с одной стороны, вдруг открылись ей совсем другою, новой стороною, нежданной и радостной.

Вслед за Верой Федоровной покинул Вильну Бравич. Талантливый, культурный артист имел два приглашения: в Московский Малый театр и в Петербургский Малый, или правильнее Суворинский частный, театр, который держал издатель реакционной газеты «Новое время». За два дня до отъезда Комиссаржевской из Вильны Бравич объявил, что он выбирает Суворинский театр.

— Вы уже не следуете за мной, безвольный, слабый человек, а преследуете меня! — резко ответила Вера Федоровна. — Иначе, как можете вы, артист большой, умный, настоящий, жертвовать Домом Щепкина, красой и гордостью России — Малым театром ради частного Суворинского.

Бравич ответил словами из ее же писем к нему:

— Силу воли надо на одно: заставить себя нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах не изменять внутреннему голосу и повиноваться ему слепо, не боясь показаться ни смешным, ни глупым, относясь совершенно равнодушно к тому, что о тебе подумают или скажут!

Он не изменил своего решения. Повинуясь внутреннему голосу, Казимир Викентьевич в Петербурге держался в стороне, откликаясь лишь на ясные и точные приглашения:

— Если свободны, приходите на «Бесприданницу», послушайте, как я буду петь сегодня!

Но в долгие, страдальческие дни и ночи, когда у больной так много оставалось времени для размышлений, Вера Федоровна увидела в своем друге чувство, совсем не похожее на мужскую неверную влюбленность. Он окружил вниманием ее семью, врачей, Анну Платоновну Репину, хозяйничавшую теперь в доме. Когда бы и что бы ни понадобилось больной, Бравич всегда был наготове. Он, обычно мало интересовавшийся закулисной жизнью Александринского театра, теперь знал обо всем, что там делалось, и вечерами, когда Вера Федоровна выражала желание его видеть, рассказывал ей театральные новости.

Однажды он сообщил, что навестить ее собирается Савина.

— Мария Гавриловна? — удивилась Вера Федоровна. — Вот уж не ожидала!

Еще в Озерках, когда только возникла мысль о приглашении Комиссаржевской в Александринский театр, Вера Федоровна слышала от всех одно и то же: Савина не допустит! И еще до своего дебюта была уверена, что встретит в Савиной недруга. Между тем дело было не совсем так.

По свидетельству ряда современников, Савина встретила появление молодой артистки с большим интересом и отнеслась к ней с симпатией. Она говорила всем своим знакомым: «Пойдите посмотрите эту актрису, это редкая актриса… Когда я смотрела ее на дебютах, мне вспомнились мои первые шаги на той же сцене…»

Савина приехала вскоре к больной, сначала только навестить, узнать о здоровье, а затем стала бывать все чаще и чаще; и вот Савина, так же как Бравич, вдруг предстала перед Верой Федоровной совсем иной, неожиданно милой. Она стала другом и Анны Платоновны, и Оли, и Марии Николаевны, и Бравича, другом всегда деликатным, не напрашивающимся на благодарность.

Если нельзя было встречаться, актрисы обменивались записками.

«Радуюсь, что доставила удовольствие (если Вы не преувеличиваете) Вашей Леле: кажется, кукла на нее похожа? Я вчера сама заезжала к Вам, но не хотела Вас беспокоить в такой «семейный» день… Храни Вас господь! Поправляйтесь на радость всем любящим Ваш талант. Забегу завтра или в воскресенье, а пока крепко целую. Ваша Савина».

Актер и режиссер Александринского театра А. Долинов, устроитель гастрольных поездок Савиной, человек, близко знавший ее, утверждал, что она просиживала у постели больной Комиссаржевской целые дни, «собственноручно готовила для нее какой-то специальный бульон и сама привозила его в карете».

Но самое большое и самое счастливое открытие сделала Вера Федоровна позднее, когда встретилась со зрителями.

10 апреля 1898 года Вера Федоровна впервые после болезни появилась на сцене Александринского театра в своей любимой роли Ларисы.

При появлении ее на сцене произошло что-то непередаваемое. Публика стоя устроила своей любимице невиданную овацию. На сцену сыпались цветы; гул от рукоплесканий и криков приветствия не смолкал несколько минут.

Растроганная всем этим, со слезами в голосе Вера Федоровна произнесла первую фразу Ларисы. Зал снова пришел в неистовство. Потрясенная такой встречей, артистка едва нашла силы довести до конца спектакль.

В этом сезоне она успела сыграть еще только Фантину в «Отверженных» Гюго, а затем по требованию медиков уехала в Италию, куда Федор Петрович переселился навсегда. Вера Федоровна прожила лето с отцом возле Неаполя. И это был для нее не только физический, но и нравственный отдых.

РАЗВЕРНУТОЕ ВЕТРОМ ЗНАМЯ

Вера Федоровна возвратилась в Петербург, исполненная сил и веры в правильность избранного ею сценического пути. И первые сыгранные в новом сезоне роли укрепили ее веру.

С улиц столицы не сходили туманы. Едва рассеивался утренний, непрерывно дувшие с моря ветры нагнетали другой, державшийся до вечера. Тусклые фонари, витрины магазинов, окна в домах светились весь день.

Как и сто лет назад, в Галерной гавани пушечными выстрелами давали сигнал о подъеме воды.

На шпиле Главного Адмиралтейства поднимали красные флаги, к вечеру сменявшиеся красными фонарями.

Но петербуржцы продолжали толкаться на Невском под черными зонтиками до ночи.

Если судить по утопавшему в тумане Невскому проспекту, все в столице Российской империи оставалось по-прежнему. Но на рабочих окраинах Петербурга жизнь менялась с необыкновенной и неожиданной быстротой. С рабочих окраин Петербурга веяло ветром грядущей революции, и дуновение его проникало всюду.