Федька-Зуек — Пират Ее Величества - Т. Креве оф Барнстейпл

Капитан Таггарт, как Эдмунд понял из разговора, никогда не встречал его лично, но наслышан был от почитателей пастора: ведь добрая половина девонширцев — моряки, и Таггарт с ними, уж конечно, не раз встречался. Для успокоения он добавил, обращаясь к отцу Фрэнсиса:

— Я покуда не стану регистрировать вашего Фрэнсиса. А вот ежели доплывем, куда собрались, при повороте к дому включу его в судовую роль. Ну, до свиданья. Жду тебя ранним утром, Фрэнсис!

Так в семье стало одним ртом меньше, а одним добытчиком больше. И буйная энергия Фрэнсиса, которая то и дело выплескивалась в небезопасные дела (вроде повешения «испанского короля»), нашла выход. Более того, она даже стала полезна людям! А Эдмунд Дрейк своей отцовской покладистостью — он же вполне мог бы упереться: «Первенец должен оставаться при доме», или: «Что? В море? Мал еще!» — сослужил отчизне такую службу, какой и вообразить-то не мог.

Товарищи его сына по играм первыми в Англии прокричали слова, которые в последующую треть столетия звучали не раз, повергая в уныние врагов Англии и вселяя трепет в их сердца, но веселили англичан и их союзников:

— Дрейк выходит в море!

Это было в 1557 году. Федьке-зуйку было два (почти) года. Русский царь Иван еще не начал видеть заговоры на каждом шагу и тайных врагов в каждом новом человеке и в половине старых, кои еще вчера казались ему верными царевыми слугами. Царь еще не стал Грозным. Он был молод, хотя царствовал уж десятый год, имел хороших советников, могущих хоть книжку на века написать, как один из них, некоторый протопоп, именем Сильвестр (книжка та «Домострой» именуется), хоть победы одерживать, как воевода Адашев…

А в Англии еще царствовала Кровавая Мэри — злобная, тихоголосая брюнетка, всегда так густо набеленная, что природная желтизна кожи, усугубленная разлитием желчи, никому не видна. Ее темные глаза никогда не смотрели прямо на говорившего с нею, ускользали, скрывались за веками. Впалые виски, худые щеки, малоподвижные миниатюрные ручки…

Лицо фанатичной, склонной к умерщвлению плоти, жестокой ханжи. Лицо женщины, которая сама несчастлива, и никому, кто возле нее и не возле, но в ее власти, быть счастливым не позволит. Такова она на портрете кисти Антония Моро в мадридском музее Прадо, такова она была и в жизни.

Во все годы царствования ее сжигала тайная горячая, до бешенства доходившая, тоска по мужу — союзнику и единомышленнику, но оставившему ее, как женщину, очень быстро. Она всю жизнь играла роль холодной, расчетливой государыни, которая выше земных страстей, которую даже судьбы подданных мало волнуют сравнительно с делами религии. Но муж, похоже, был, вовсе не стремясь таковым прослыть, на деле таким именно. Другие мужчины? Такие жалкие пигмеи, в сравнении с тем, кто был ее мужем! Перед кем трепетал весь мир, от папы римского (да-да, она знала: Его Святейшество боится Филиппа) и до жалких индейцев на краю Нового Света! Она не хотела никого другого.

А еще младшая сестра! Как топор над шеей нависла эта рыжая тварь, которая вслух гордится тем, что вот она чистая англичанка, и по отцу, и по матери, а ныне кто на троне? Конечно, можно возразить: ныне на троне монархиня королевских кровей, как по отцу, так и по матери, а ты кто? Ты дочь всего-навсего одной из десятков фрейлин моей матери, к тому же зачатая во грехе! Но та, рыжая, спокойно возразит на это: «Зато твоя мать испанка, чужая этой земле!» И как ни старалась Мария сплавить полуродную сестричку подалее — к примеру, выдать замуж за датского кронпринца — ничего не выходило. А уж как было бы хорошо: живет сестричка Елизавета там, на берегу Балтийского моря, по уши увязнув в их датских делах, вроде вековой распри с северо-германскими княжествами — как их там именуют? Голштиния, кажется? Ольденбург? Люксембург? В общем какой-то «…бург» среди них точно есть. А еще соседи-шведы донимают, а за горизонтом на востоке — загадочная Русь… И ей, гадюке, некогда английскими делами заняться, даже если и захочется! А то как какой заговор — так раскапывай, а не ведут ли следы в замок Эшбридж, где под надежной охраной из северных дворян-католиков живет в окружении своих книг на самых разных языках эта хитрая лиса?

Но лиса потому и лиса, что хитра. И покуда верных следов — таких, чтоб беспристрастный суд приговорил рыжую гадюку к отсечению головы за государственную измену, выразившуюся пусть не в деле каком, но хотя бы в ясно выраженном помышлении об ущербе королеве, — таких следов не было.

Вожди восстаний ей писали, предлагая трон в случае победы мятежа, — но она им никогда ни строки не писала в ответ! Хитрая рыжая лиса, вдобавок еще и еретичка! Раз в 1554 году Мария добилась от королевского совета — правда, при незначительном большинстве голосов — согласия на то, чтоб Елизавета была прощена. Но та сразу поняла, что бы это означало, и в присутствии большого числа членов совета ответила четко и быстро:

— Не могу просить о снисхождении, поскольку невиновна!

Самое большее, чего удалось добиться Марии руками и устами небрезгливого, если речь о деле государственном, лорда-канцлера, епископа Гардинера, — это перемещение сестры из находящегося хоть и не в самой глуши, но все ж в отдалении, замка в лондонский Тауэр. А там, в душе перебирая знакомые имена, начиная с матери и кончая Робертом Дадли, людей, которым Тауэр стал последним приютом перед казнью, сестренка, может, и передумает влезать в политику.

И, конечно же, иная девушка сдалась бы. Но Елизавета — нет! Хотя ей приходилось ежедневно прогонять мысли о том, скажем, что ее мать, Анна Болейн, перед казнью просила об одном (и ее последнее пожелание было исполнено) — чтобы голову ей отсекли не топором, как всем прочим, а мечом. Что ж, Елизавета решила, если уж такое ей суждено, просить о том, чтоб вызвали из Франции палача, владеющего двуручным мечом. Известно, что в Англии таких мастеров давно уж не сыскать.

Потом Кровавая Мэри заболела и вспомнила, что сидящая в государственной тюрьме без суда девица — дочь ее отца, ее сестра! Портрет Елизаветы снова был повешен в фамильной галерее королевского дворца. Епископ Гардинер, завидя это, рвал волосы в ярости — увы, бессильной. Елизавете смягчили режим и позволили гулять во дворе крепости-тюрьмы. На прогулке она встретила Роберта Дадли. Красавца давно уж приговорили к смерти, но исполнение приговора неизвестно почему откладывалось то со дня на день, то на неопределенный срок. Сын и внук мятежников, казненных и лишенных титулов, красавец, в жилах которого текла кровь Норфолков — первых дворян королевства, теперь был нетитулованным дворянином. О чем они говорили — двадцатидвухлетняя принцесса и государственный преступник, чья вина была в помощи отцу. А тот пытался возвести на трон Джейн Грей — внучку Генриха Восьмого, что равно нарушало интересы как Марии, так и Елизаветы. Но они не говорили о политике.