Рукопись, написанная кровью - Анна Данилова

– Я же ответила – пытаюсь, стараюсь, но я ведь одна…

– Ты хотя бы приблизительно знаешь, какого числа они исчезли?

– Корнилов говорит, будто экспертизой установлено, что хозяева коттеджа, то есть Крымовы, ужинали числа семнадцатого-восемнадцатого, следовательно, где-то в этих числах они и пропали…

– А вы проверяли, не выехала ли эта бригада, черт бы их побрал, куда-нибудь по железной дороге или не улетели ли они на самолете к черту на рога? Хотя бы такую простую работу вы провели?

– Корнилов бы мне сказал…

– Земцова! Что ты такое говоришь?! Вы же их не ищете! Весь город только и говорит о том, что нашли сгоревшую машину Крымова, а в ней женские туфли… Ты хочешь знать, чьи это туфли?

– Я могу только догадываться… Но ведь их размер совпадает с размером ноги его… жены, Нади Щукиной…

– Да я сам звонил сегодня Корнилову, он сказал мне, что туфли опознала мать Бродягиной… Это ЕЕ туфли, Марины Бродягиной. Тебе это тоже ни о чем не говорит?

– Туфли могут быть похожи… – У Юли из глаз полились слезы стыда и отчаяния. Но она даже на минуту почувствовала себя счастливой от того, что ее отчитывает все же Чайкин – свой человек, а не эта дура Аперманис… – Я не хочу верить, что это убийство как-то связано с Крымовым… Что ты хотел мне показать?

– Сейчас покажу… Но только ты должна внимательно посмотреть ЭТО… – Он вставил видеокассету в магнитофон и стал перематывать пленку назад. – Сейчас…

– Мне кажется, я знаю, что ты хочешь мне показать…

– Как? – Лицо его осветилось улыбкой, словно надеждой. – Ты сама ВИДЕЛА ЭТО?

– Я знаю, что Португалов – гей…

– Что? Что ты сказала? – Он резко нажал на кнопку пульта «стоп» и с выражением ужаса посмотрел на Юлю: – Ты окончательно свихнулась, Земцова, тебя, похоже, ничего, кроме секса, не интересует… Это Харыбин так поработал над тобой?

– А разве не сексуальные игры Португалова с мужчинами ты собирался мне прокрутить?

– Мне что, больше делать нечего, как пялиться на гомиков? – возмущению Чайкина не было предела. – И какой он, к черту, гомик, если всем известно, что он бабник?! Можешь спросить кого угодно…

Юля рассказала ему в двух словах о своей встрече с «клиентом» по имени Юра.

– Он врет. Ты отказала ему, вот этот Юра и приревновал тебя к Португалову. И никакой он не сутенер. Поверь мне. Я наводил справки о нем, прежде чем принять решение не вмешиваться в твою личную жизнь и не мешать твоей встрече с ним… Мне рассказывали о нем такое… Словом, он очень искушенный в любви мужчина, хотя и одинокий. Я подумал, что свидание с ним придаст тебе сил… Я не буду тебя спрашивать… Хотя и так все ясно: женщина, удовлетворенная мужчиной, навряд ли после свидания с ним поверила бы в то, что он «голубой». Следовательно, у вас c ним ничего не было. И напрасно. Может, после этого кровь забурлила бы в твоем худосочном теле, глядишь, и голова бы заработала…

– Опять хамишь? Расскажи лучше, зачем ты меня привез к себе? Что такого особенного ты собираешься мне показать?

– Ничего особенного. Просто смотри внимательно, и все. Подожди, сейчас поставлю на самое начало… Вот так… Это обычные телевизионные новости. Вот смотри репортажи, слушай, а потом мне скажешь, если что-то покажется тебе… Все. Молчу. Смотри.

На экране появилась известная девушка-диктор, и Юля, уставшая, с головной болью, начавшейся еще там, в подъезде, где ее отчитывал Чайкин, ничего не понимая, стала смотреть и слушать программу «Новости». Все шло как обычно до тех пор, пока корреспондент из какого-то французского городка с названием, которое Юля не расслышала, не начал рассказывать о Жан-Жаке Руссо. Показали статую этого великого французского философа, его музей, и вдруг в кадр попало лицо, при виде которого Юля схватилась за голову и замотала ею, как если бы увидела привидение…

– Этого не может быть… Все, она пропала! Она появится еще?

– Нет, я увидел ее еще вчера утром и подумал, что мне показалось, а потом сообразил, что в два часа наверняка этот сюжет повторят, вот и записал… Я искал тебя, постоянно тебе звонил, и эта твоя знакомая, кстати, довольно вежливо мне отвечала, что тебя нет. Создавалось впечатление, что она как будто переживает из-за того, что мы с тобой не можем встретиться…

– Да, я была занята, – последние слова Юля пропустила мимо ушей, – а Рита – ее не поймешь. Перемотай еще раз…

Чайкин перемотал и снова включил этот же репортаж. Больше того, они даже поставили на паузу, остановили кадр, когда на экране появилось знакомое до боли и так неприлично для сегодняшнего дня сияющее лицо, и сошлись во мнении, что ошибки быть не может: да, камера оператора, снимающего сюжет о расположенном в окрестностях Парижа городке Монморанси, известном своим знаменитым музеем Руссо, поймала зазевавшуюся, потерявшую бдительность, счастливую, ничего не видящую и увлеченную окружающей ее красотой… Надю Щукину!

– Чайкин, как ты мог?

– Что? Что я мог? Говорю же: я искал тебя почти два дня!

– Я не о том. Как ты мог выбрать себе в жены такую стерву? И что вы все в ней находите? А Крымов?.. Крымов тоже женился на ней… И она счастлива! Она сейчас во Франции, отдыхает себе, бродит по музеям, пьет со своим муженьком красное вино, объедается сыром, а мы тут страдаем и думаем, что их уже нет на свете! Разве такое вообще возможно?

– Мы можем ошибаться.

– Да это же она! Я бы узнала ее из тысячи! Ее мимика, улыбка, складочки вокруг губ… Это Надя, Надя Щукина. Можно, я покажу эту пленку Корнилову?

– Нет. Возможно, это ошибка, а Корнилову только этого и надо – никого не искать.

– Может, ты и прав. Но что же тогда делать мне?

– Я думаю, что тебе надо лететь в Париж и искать их там.

– И Шубина?

– А почему бы и нет.

– Но Игорь-то… Он не смог бы так вот, не предупредив…

– А ему и предупреждать-то было некого. Это Надя могла бы предупредить меня о своем отъезде, потому что, говоря по совести, мы с ней время от времени встречались. Крымов – тот вообще сам себе голова и не обязан ни перед кем отчитываться…

– Даже перед Корниловым?

– Именно. У них, как я понимаю, слишком сложные финансовые отношения. А уж про Игорька Шубина я вообще молчу: он один как перст, тебя нет, так зачем ему кому-то докладывать о том, что он куда-то едет. Да и вообще, я не уверен, что он с ними. Скорее всего Крымов просто-напросто решил устроить себе отпуск, поэтому и отказался от дела Бродягиной. Они уехали за границу отдыхать, чего тут непонятного? Игорь вообще может быть в другой стране, если не в наших Кижах или в Петербурге…

– Да, ты был прав, когда говорил, что у меня что-то не в порядке с головой. И я не понимаю, почему мы с Корниловым не проверили информацию, касающуюся возможного их перемещения… Непростительная близорукость. Я была словно в тумане, занималась делом этой Аперманис, которая вовсе не Аперманис…

Юля, договаривая последнюю фразу, уже все про себя придумала: деньги, которые заплатила ей Рита, она разделит с Наташей, которую будет умолять остаться вместо себя хотя бы недельку присматривать за «больной». Кроме того, существовали деньги, которые ей заплатила авансом Бродягина-старшая. Их она разделит с Корниловым, которому придется после этого более интенсивно заниматься делом Марины… А когда она вернется, то завершит расследование.

Юля выбежала от Чайкина, чувствуя себя опьяневшей, расслабленной и дурной, нехорошей, стыдной. Ей не хватало воздуха: как могла она вот так откровенно признаться Чайкину в своей ненависти к Щукиной и так беззастенчиво выказать ему свою бабскую зависть, переполнявшую ее при виде счастливой Щукиной…

Думая об этом и страшно сожалея о случившемся, она остановила такси и просила отвезти себя на проспект Ленина.

Выйдя из машины, она, на подкашивающихся от волнения ногах, подошла к знакомым дверям и застыла перед прозрачной, ярко освещенной стеклянной витриной фотоателье. Затем принялась колотить в запертую дверь.

Аркадий хоть и впустил ее, но держался с ней весьма холодно и настороженно. Очевидно, он еще не знал, зачем она пришла и, главное, как прошло свидание с «клиентом», которого ей устроили при его косвенном участии.

– Аркадий, я не собираюсь ни в чем тебя обвинять, если даже ты и являешься хозяином этого воздушного борделя… – начала она, стараясь не глядеть ему в глаза и чувствуя, как силы оставляют ее. Она пока что еще не могла признаться ему, что пришла сюда лишь потому, что больше ей и податься-то некуда. К Аперманис, где все уже спали, ей не хотелось возвращаться, оставаться у Чайкина означало всю ночь провести в разговорах о возможном пребывании крымовской компании на Французской Ривьере… Оставался только Португалов.

– Почему «воздушного» борделя? – Он достал сигарету и закурил. Бледное и красивое лицо его выглядело уставшим, а печальные глаза тоже, казалось, избегали ее прямого взгляда.